Лариса Анатольевна Львова - Ифе и голос из саркофага (СИ)

на руках у наложницы.

   Как ни странно, она полюбила этого плаксу, который успокаивался от её песен на родном языке - тихих, протяжных и бесконечных, как священный Нил.

   Матери ребёнок давно надоел, и она занялась постоянной слежкой за супругом. Забросила свои обязанности по хозяйству, труды по поддержанию красоты - свинцовые примочки, ванны, притирания душистыми маслами, удаление волос с тела. Каждая свободная женщина посвящала этому почти целый день, и лишь служанки да рабыни довольствовались тем, что отпустила им природа.

   Из-за беременности молоденькой наложницы и отвращения к супруге с волосами на теле муж потребовал ещё одну женщину в дом. Он знал, что угрожать жене смертью Ифе уже бесполезно, поэтому выбрал другой путь. Пригласил писцов, напоил их, чтобы составить жалобу для суда номарха: жена не записала часть имущества на него, хотя должна была составить документ об обязательном совместном владении.

   Как только ни уговаривала Нефтида отложить жалобу, супруг оставался непреклонным: или новая женщина, или суд.

   Тогда госпожа сделалась ласковой к прежней наложнице. Не толкала её, беременную, громадным животом на перила галереи, не подливала в жаркое вредного уксуса, не лишала подушек и холстов. Надарила ей старых сломанных украшений, коричневых на сгибах полотнищ, из которых лезли нитки. Но самое главное - стала плакаться дурёхе на супруга-зверя. А он, видимо, от того, что сознание своей власти затуманило разум, стал бить и наложницу. Открыто уходил в нижние селения на всю ночь, возвращался пьяный и ругался так, что соседи закрывали окна ставнями.

   Ифе однажды услышал, как Нефтида говорила наложнице:

   - Подольёшь эту воду ему в вино. Да смотри, чтобы никто не заметил.

   Бедняга что-то залопотала. Она за два года унижений так и не выучила толком язык.

   - Ты понимаешь, что он возьмёт новую наложницу, а тебя и ребёнка вышвырнет вон? Кому ты будешь нужна? Своим братьям? Мёртвому отцу?

   Скоро приступили к скромной похоронной подготовке: состояние Нефтиды существенно уменьшилось и тратиться на дорогие канопы из иссиня-белого алебастра, в которых хранились органы умершего, и ушебы-статуэтки было негоже. На бальзамировщиках безутешная вдова тоже сэкономила, пригласила никому неизвестных из того люда, что приплыл с прошлым разливом Нила на ладьях иноземцев, да так и остался в Тависе.

   Ифе каждый день отправлялся с матерью на лодке на левый берег - присмотреть за бальзамировщиками. Это был предлог. Кто знает, что именно притягивало Нефтиду в некрополе.

   Малышу было интересно всё: работа парасхита, который делал надрезы и извлекал мозг и внутренности, составление растворов тарихевтом, суета рабов, болтовня его мёртвого отца.

   Он рассказывал ему об удивительных вещах: о боли, с которой расстался, когда вырезали его сердце; о тенях, которые стоят по обе стороны от него; о темноте, что открыла свой зев и дожидается, чтобы заглотить его душу вместе с другими. Почему-то ему не дали лодку, в которой он бы проплыл по водам подземного мира до места суда Осириса. Ифе должен был восстановить порядок.

   А ещё отец сказал Ифе:

   - Твоя мать - скверная женщина, и когда взвесят её сердце, то скажут, что она запачкала свои руки преступными делами. Посмотри, бальзамировщик разглядывает мои желудок и печень, нюхает их. Отчего они такие? Нефтида подучила наложницу влить яда в моё вино. Но я не успел уличить убийцу.

   Ифе вспомнил, что отца нашли вцепившимся в одежу наложницы, всего в кровавой рвоте, с выпученными от боли глазами.

   - Ифе, ты мой нелюбимый сын, а может, и не сын вовсе - Нефтида принадлежала не только мне, но и тому демону, который сидит в её матке. Ты, наверное, его отродье. Но всё же прошу тебя: возьми у бальзамировщика кусок моей плоти и брось его собаке. Только сделай так, чтобы он увидел.

   Раб хотел было завязать внутренности отца в узел и опустить в соляной раствор в простую керамическую канопу, но Ифе налетел, как вихрь,

--">