Анастасия Муравьева - Платок (СИ)

  Это была нищенка-побирушка в красном линялом платке и валенках, которые носила даже летом. Каждый день она стояла на углу возле аптеки, нахохлившись как встрепанная птица. От аптеки расходились две улицы - одна, петляя, вела к городскому саду, где вечером собиралась молодежь, а вторая к остановке, откуда последний трамвай увозил подгулявшую публику.

  Эта развилка объясняет, почему двое разных людей, - конечно, если язык повернется назвать кучу тряпья человеком, - встретились, жалкая нищенка и бравый матрос. Она просила подаяние у аптеки, куда матрос, конечно, никогда не зашел бы, если бы в тот вечер не возвращался с гулянья на свой баркас. Он был вполпьяна и шел, широко расставляя ноги, как человек, привыкший к качке. Был выходной, поэтому с утра матрос пил пиво в городском саду, а потом ждал, привалившись к ограде, когда начнутся танцы. Оркестр рассаживался, трубач сморкался так, что проходящие мимо девушки в цветастых платьях вздрагивали. Их подолы надувались парусами, матрос провожал девиц сальным взглядом, а за одной увязался, шурша клешами, но потерял в толпе.

  Нищенка стояла у аптеки давно, появившись сразу после войны. В руках она держала кулек, очевидно, изображающий младенца, но кулек был тих и неподвижен все годы, что ее видели на аптечном крыльце, сколько там прошло после войны? Лет пять, не меньше. Обман был вдвойне нелеп, потому что ее давно заприметили жильцы окрестных домов и это было просто оскорбительно - пять лет предъявлять всем якобы младенца. А еще наглее было шептать: "Подайте вдове". Эка невидаль, вдове, да после войны все были вдовы, но не каждая вставала на углу улицы с не пойми каким свертком и кто в нем.

  Лицо нищенки было трудно разглядеть - хотя никто и не пытался. Кому понадобится снимать линялый платок и разворачивать кучу тряпья, намотанного на воротник? Кулек она держала перед собой, бережно обхватив обеими руками, и это доставляло прохожим еще больше неудобств - мало того, что ее нужно было обойти, так еще и деньги приходилось бросать ей под ноги, что многим казалось как-то неловко. Что за побирушка без протянутой руки? Когда ей бросали мелочь, она перехватывала кулек одной рукой, опускалась на корточки, ловко поднимала деньги и прятала в карман.

  В тот день нищенка как обычно стояла у входа в аптеку, с кульком на руках, и шептала: "Подайте ради Христа". Матрос, который рано ушел с гуляния, не дождавшись танцев, проходил мимо и шутки ради сорвал с нее платок.

  Нищенка встрепенулась, закрылась обеими руками, еще плотнее прижав к себе сверток, словно ее раздели, оставив голой на улице, и отчаянно завертела головой. Матрос пошел вперед, насвистывая и размахивая линялой тряпицей. Нищенка, тяжело топая ногами в валенках, догнала его и схватила за полу бушлата.

  - Верни платок, платок верни, - залопотала она, по привычке юродивой повторяя каждое слово по многу раз.

  Матрос смерил ее взглядом и гоготнул: "Приходи ночью на баркас, тогда отдам!".

  Он сказал так, не рассчитывая, что его поймут, тем более поймут буквально. Матрос действительно жил на баркасе, пришвартованном за городом. Дорога обрывалась у реки, где на отмели соорудили дощатый причал. Баркас был старый и ржавый, зато в нем имелась каюта с топчаном, где матрос ночевал. Сюда можно было привести девицу, конечно, не из парка, а попроще, вокзальную. Те не задирали нос, шли охотно, повиснув на руке, когда он вел их по сходням. Они взвизгивали, стукнувшись о притолоку, когда заходили в каюту, садились за столик, придвинутый к иллюминатору - запотевшему и мутному как бутылка водки.

  Матрос сказал нищенке: "Приходи на баркас, там и получишь свой платок", не особенно соображая, что говорит. Уже садясь в трамвай, он обнаружил, что держит грязную тряпицу, покрутил ее в руках, да и сунул в урну на остановке, как бычок.

  К вечеру у матроса разболелась голова, он вообще страдал головными болями после контузии, прогулки в саду приносили небольшое облегчение, но не сейчас, когда воздух сгустился от жары, необычной для поздней весны.

--">