Ангелина Владимировна Прудникова - Твёрдость по Бринеллю

строжила её — и только тем и проявляла свою любовь к дочери. Бабушка же, мамина мать, была совсем другой — доброй и доступной. И Таня с детства тянулась к ней всей душой: бабушка была большая, дородная — настоящая бабушка, возле неё всегда было покойно и безопасно.

Таня помнила, как по утрам она будила их, трёх своих подрастающих внучек — распевно, с северным деревенским привыванием, тоненько пропевая концы слов, кричала: «Девки-и, вставайте-е, женихи все ворота обоссали-и!» И «девки» вскакивали с разогретых ранним солнышком постелей, льнули к окошкам — а вдруг и вправду ждут деревенские ухажоры; босиком шлепали в чистую, залитую солнцем и застланную пёстрыми домоткаными половиками кухню, где во все глаза смотрели, как бабушка старческими, но сильными руками месит тесто в квашне, потом раскатывает его на пироги, начиняет необыкновенно вкусной смесью из риса, рыбы, лука и яиц (кому-то достается облизать миску из-под начинки) и ловко сует пироги на деревянной лопате в печь. А потом, чтобы потешить внучат, лепит из теста «уточек»: раскатывает длинную колбаску, завивает её в плоскую спираль, отгибает «головку» и «хвостик»…

Сейчас Тане кажется, что простейшая форма этих «уточек» такая же древняя, как и само хлебопечение…

Помнила Таня и наполненные радостным предвкушением и суетой банные дни, когда они, девчонки, вместе со взрослыми с утра таскали ведерками воду в баню, а когда баня была готова и приходил их черед, шли туда мыться вместе с бабушкой. Начинала мыть ораву внуков бабушка с тех, кто помладше: вытянув по полку свои ноги, положив на неё младенца, намыленной мочалкой она растирала ему все суставчики, помыв, набирала воду в ковшик, подносила к губам и прямо в него тихонько шептала слова заговора, затем набирала воду в рот и прыскала ею в лицо младенца. Ребенок при этом пугался и вздрагивал, но бабушка, обливая его водой из ковшика, приговаривала ласково: «С гоголя вода, с гоголюшечки вода, с нашей Ленушки — вся худоба. Вода текуча, Ленушка ростуча; вода под полок — Лена на полок». Помыв малышей и сдав их родителям, бабушка мыла и своё большое бело-розовое тело, а голову — обязательно так, чтобы волосы «скрыпели» под её руками; потом с умиротворёнными вздохами одевалась во всё «белое» (то есть чистое), выходила из сенцев и, отерев крупный пот с лица, по холодной от росы траве босиком шла в дом, к уже горячему, ждущему её самовару.

Но лучше всего Таня помнила сказки, которые бабушка рассказывала ей перед сном. Они ложились рядом обнявшись, и Таня тут же начинала просить рассказать ей сказку. Бабушка непременно спрашивала: «Каку?» — и Таня называла любимую. Тихонько убаюкивая, бабушка начинала говорить сказку монотонно, нараспев, как бы на одном дыхании: «Бабушка, ку-ку-у, Митрофановна, ку-ку-у, свари-ила уху своему-у старику-у…» Когда бабушка умолкала, Таня просила: «А про Улиту-прокудницу?» Бабушка всхохатывала, потому что сказка про Улиту считалась неприличной, в ней, как, впрочем, и во всех других сказках, что она говорила, было много простонародных крепких словечек, которые составляли соль сказки и вызывали непременный хохот у слушателей.

— Ну про Улиту — так про Улиту… Быва-ало да живало, была Улита-проку-удница…

Эти сказки Таня на всю жизнь запомнила и могла пересказать их с малейшими интонациями…

Помнила Таня и такое: в те часы, когда все уже засыпали, бабушка, надеясь, что её никто не видит, вставала, простоволосая, в широкой тельной рубахе, на колени перед иконой Николы Угодника, облаченного в серебряную ризу, и шептала молитвы, клала поклоны… Кого ради? Ради них же, детей и внуков своих: ради старшего сына, который побывал в фашистском плену, а теперь разбит параличом, ради младшего — рыбака, который всегда в море; ради пяти своих дочерей, их детей — своих внуков; ради Тани…

Всё это Таня помнила, и все это всегда было с ней.

***

По приезде в город к Тане — как почуял — прибежал, не успела она с усталых плеч рюкзак скинуть, друг её Вадим, молодой, спортивного вида крепыш двадцати двух лет. Заждался — Таня была в отъезде целую неделю, — похудел даже, глаза — словно изголодались: за минувший год их знакомства они так надолго не разлучались ни разу. Схватил её в охапку, как только мать Тани вышла из комнаты, зацеловал, заобнимал.

— Как съездила, Танюшка? Все рекорды побила? Не утонула? — Вадим её очень любил, Таня знала, но от подтрунивания даже над ней отказаться не --">