Николай Георгиевич Гарин-Михайловский - Дворец Дима

говорю, а ты меня всё не слушаешься? Ну, я уйду.

Дим рассмеялся и сказал:

– Ну, я больше не буду.

– Ну, смотри… И ты тоже не играйся с мальчиками, которые грязные. Их папа и мама мужики, они всегда пьяные и так кричат: а-а! и растрёпывают свои волосы. У них нет духов и кареты нет: они на козлах ездят. А теперь я пойду, а ты сиди здесь… Сиди!

Наташа строго погрозила пальчиком Диму.

Так Наташа познакомилась с Димом и каждый день по несколько раз приходила к нему.

III

Зимой Егор топил печи, а летом возился в саду.

Егор – маленький, рябой, с козлиной бородкой, с оттопыренной нижней губой, благодаря которой он имеет вид человека, которому всё нипочём. Но так бывало только в редких случаях. Когда он выпивал, – тогда он начинал рассуждать, жаловался, обижался. И тогда Егора укладывали спать, а на другой день снова Егор становился тихим и безответным. Выпивал Егор редко и большею частью тогда, когда мать Дима уезжала в город.

Раз после обеда, когда мать Дима как раз уехала в город, Егор был выпивши. Он с Димом, по обыкновению, отправился гулять. Егор, взволнованный и потный, жаловался Диму на дворника, кухарку, горничную. Потом он перешёл на свои дела.

– Пять лет, – говорил он, – своих не видал: кто там, что там, – жена, дети, посылаешь, посылаешь эти деньги… Всё равно, как и прежде люди в рабство на чужую сторону себя продавали… Ну, так там хоть кучка денег сразу на руки приходила, – продал себя и знаешь за что, – а здесь так по двугривенному весь разойдёшься: на последний двугривенничек только выпить и пах, – лопнул гнилой пузырь!

Дим шёл и думал: бедный Егор, – он оттого и пьёт, что пять лет не видал жены и детей.

Они проходили в это время мимо маленькой деревянной церкви. Двери церкви были раскрыты, и шла вечерняя служба.

Дим любил вечернюю службу, любил, когда поют «Свете тихий», и сказал:

– Зайдём в церковь, Егор.

И они вошли.

В церкви было мало народа. Что-то у алтаря читал дьякон, любительский хор певчих пел, по стенам церкви стояли старушки, старики, а ближе к алтарю небольшая толпа из женщин, детей, изредка мужчин.

У Дима было своё место у иконы Христа с детьми. Спаситель в голубой ризе, окружённый детьми, ласково смотрит и держит руку на голове одного из мальчиков. Над иконой по-славянски было написано: «Не мешайте детям приходить ко Мне».

Дим любил эту картину и, сидя на стуле, который приносил ему сторож, рассматривал её.

Запели «Свете тихий», и полились звуки, как лился в окна вечерний свет: тихий, мирный, и стало тихо в церкви, и только вздрагивало кадило в руках дьякона, да в длинных лучах солнца играли волны кадильного дыма, да мигали лампадки в углах образов, то замирая, то ярче вспыхивая.

Как волны дыма, плыли мысли Дима и уносились куда-то.

Он смотрел на икону и думал, и брови его сдвигались, и чёрные глаза упорно и жгуче смотрели. Он думал: где Христос теперь, видит ли Он теперь его, Дима, увидит ли он, Дим, когда-нибудь Его и как будет тогда смотреть на него Христос? Ласково, как на той иконе, или рассердится. Рассердится, если он, Дим, будет говорить неправду. Но зачем ему говорить неправду? Если он съест два куска хлеба, а скажет один? Чем больше он съест, тем больше обрадуется мама.

Дим усмехнулся, пожал плечами и весело скосил глаза.

А Егор молится, обливается потом и всё, как во сне, твердит, вздыхая:

– О, Господи, Господи…

Вот и кончилась служба, и быстро разошлись все, и никого уже нет в маленькой, глухой церковной ограде, куда после службы вышли Егор и Дим.

Диму ещё не хочется уходить, хочется побыть ещё в ограде, посидеть на уютной, зелёной, недавно выкрашенной скамейке.

Тихо кругом, никого нет, и кажется Диму, что никого, кроме Егора и его, больше и нет на свете.

– Ты хотел бы, – спрашивает Дим Егора, – чтобы у тебя было столько братьев и сестёр, сколько на той иконе в церкви?

Егор повернулся, пригнулся к Диму и посмотрел на него так, как будто в первый раз его видел. Глаза его стали большие, лицо красное, и в каждой мокрой ямочке лица блестит крупная капля пота. И губы у него мокрые, а нижняя отвисла, и дышит Егор прямо в лицо Диму, и несёт от него водкой.

– А я хотел бы, – продолжал Дим, – знаешь, мне всегда кажется, что у меня есть и братики, и сестрички.

– А может и есть, – сказал Егор, – может, чует ангельская душа родную душу?

Егор закрыл глаза и стал качать головой.

Дим подумал и сказал:

– Я не понимаю, что ты говоришь, Егор.

Егор мутными глазами смотрел на Дима.

– Ох, сказал бы я --">