Эдвин Луникович Поляновский - Сборник работ. Шестидесятые

дождевые капли. Наверное, они мешались со слезами. Запрокинув голову к землистой стенке окопа, уставясь тоскливым взглядом в тьму, он шептал: «Два часа… Осталось два часа до перемирия, а я попал в плен…»

А потом наступил мир. Ротный разведчик Семён Ермольчик стал садоводом.

Самым тяжёлым днём в жизни Семена Исааковича было 21 января 1924 года. В тот день в клубе железнодорожников должно было состояться профсоюзное собрание. В накуренном шумном коридоре ждали опаздывающего парторга. Он пришёл бледный, с красными опухшими веками. «Прошу всех зайти». Зашли. «Товарищи, вы знаете… Собрания не будет. — Он говорил тяжело, с трудом выдавливая из себя каждое слово. — Сегодня умер Ленин…»

…Гудки, гудки… Над всем Новозыбковом надрывно плакали и таяли далеко за городом траурные гудки. Но никак не мог Семён поверить, что Ильича уже больше нет.

При первой же возможности он поехал в Москву. С большим трудом удалось попасть в Мавзолей. Увидел Ильича не в тёмном костюме, в каком часто встречал его в Смольном, а во френче защитного цвета. Он лежал бледный и неподвижный, но лицо его было таким близким и родным. Перед глазами Семена поплыли картины жизни в Смольном. Как в бреду, проходил он вокруг гроба… И только когда медленно-медленно поднялся Семён по ступенькам Мавзолея на залитую солнцем Красную площадь, увидел синее небо и яркое, ослепительное солнце, до него дошёл вдруг страшный смысл непоправимого.

Он шёл по Москве и плакал.

Потом снова ездил Семён в Москву. Ходил в Мавзолей ещё и ещё. И все не верил в смерть Ильича.

* * *

45-летие… Страна встречает его в полном расцвете сил. Страна — на пути в коммунизм. Семён Исаакович Ермольчик — свидетель всех перемен в жизни страны — безмерно счастлив и горд великими успехами Родины, народа. И ещё ему радостно потому, что во всем этом он видит дело рук вечно живого Ильича.

И ещё одна большая дата наступит в ноябре в доме Ермольчиков. Большая, хорошая дата. 40 лет назад в Новозыбковской церкви венчалась молодая пара — только что демобилизовавшийся солдат Семён Ермольчик и Наташа Берсенева. Сорок лет… Четверо детей вырастили они. Пятеро внуков подрастают. Для всех внучат хранятся у дедушки Семена красные пионерские галстуки. Их подарили ему пионеры. Дети всего города хорошо знают его, при встрече приветливо улыбаются и всегда просят: «Расскажите нам, дедушка, про Ленина». Семён Исаакович — почётный пионер.

Самой старшей из внучат — Миле — пять лет. Она чаще других достаёт свой галстук, подходит к сидящему дедушке и просит: «Повяжи». Но дед твёрд: «Подрастёшь, заслужишь — будешь носить».

Она аккуратно кладёт галстук на плечи деду. На ярко-красном фоне лицо дедушки Семена становится светлее, ярче, моложе. Он идёт очень ему, красный цвет.

г. Новозыбков

1962 г.

Вы — преступник, Феськов!

Подсудимый Феськов, вы обвиняетесь в подлости. В том, что вы — негодяй… Суд предоставляет вам последнее слово, Феськов…

Как жаль, что спаслись вы от этих, слов, от кары народной. Не судили вас. Нет такой статьи в уголовном кодексе, чтобы вас по ней привлечь. А преступление налицо. И вину вашу тяжёлую ничем не сгладишь.

Разная бывает подлость. И наказывать бы надо за любую её разновидность. Сделал гадость — садись на скамью подсудимых. А ты видел все это? Молчал? — тоже садись рядом. Видел, как совершается зло, как захлёстывает беда, не вмешался — сам соучастник зла, сам виновник этой беды! Так бы надо.

Помните: «Не бойся врагов — в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей — в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных — они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство».

Я смотрю на сидящего передо мной розовощёкого, здоровенного мужчину с равнодушными глазами. На коленях лежат большие ладони-лопаты. Феськов, Феськов, да с такими-то ручищами одним бы махом эту девчушку на берег выбросить! Человек-то в трёх шагах от вас погиб.

— Опоздал я, — оправдывается Феськов, — прибежал, а она уже утонула. Крики о помощи я, конечно, слышал, но думал, балуются детишки. Криков этих знаете сколько, чего их зря слушать. Если бы я успел, я бы, конечно, спас. А так чего в воду полезу… Я сыну сначала крикнул… Ему двенадцать лет. Он-то побежал. А я опоздал. Если бы успел, я…

Хватит, Феськов! Довольно! Ложь это все. Враньё! Вы были там. С самого начала. Все видели. Стояли рядом, и, подумать только, --">