Дмитрий Николаевич Голубков - Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского)

лодок, изображали в прозрачной воде мифологических богов, покрываясь чешуей серебристых пузырьков.

Благоухали розы и померанцы; резко воняло гниющей на берегу рыбой; нежные мелодии оркестрионами холеный смех гуляющих перебивались бранью дерущихся лаццарони и воплями избиваемого осла.

И, лениво копя раздраженье, цедил в небеса едва приметную дымовую струйку покатый холм, покойно развалившийся на противоположном берегу залива.

Улыбчивая южная фортуна благоприятствовала посланцам ненастливой Гипербореи: в воскресенье было объявлено новое открытие древностей.

Наняли легкий экипаж; покладистый веттурино свистнул, щелкнул длинным бичом — и колеса весело застучали по плотно убитой дороге.

Город сохранился на удивленье. Дети то и дело просили остановиться, чтобы подробнее разглядеть на мостовой, выложенной плоскими каменьями, следы древних колес и отчетливо заметные на стенах бескрыших домов античные фрески.

Настасья Львовна, обнаружившая приустроенную к роскошным покоям Саллюстия съестную лавку, похвалила практичность патрициев, не гнушавшихся торговлею хозяйственными припасами, вырабатываемыми в их имениях.

Место раскопок окружали инвалиды и солдаты швейцарской гвардии в красных мундирах. Инспектор, хмурый пожилой австриец, записывающий отвоеванные у забвения предметы, озирался по сторонам с таким видом, точно подозревал в каждом из толпившихся вокруг любопытных преступника. Впрочем, и сам он походил на осаждаемого погоней каторжника.

Левушка сумел пробиться меж людей, созерцающих творимое священнодействие, и увлек отца к самому краю разверстой ямы. Нагие до пояса, обливающиеся потом рабочие бережно вытаскивали только что отрытый стол белого мрамора с бронзовыми украшеньями и обломки лепного карниза. Густо-голубое небо нежно холодило завитки блистающей, будто лишь сейчас вычищенной бронзы. Сочная трава бархатисто синела в тени, и со странной четкостью светлели на ней белесый череп и тусклый, как запылившийся мел, скелет древнего обитателя цветущей Помпеи.

Возвращались в сумерках. Николенька спал, полулежа на коленях матери. Сашенька и Левушка дремали, стукаясь при каждом ухабе сблизившимися головами.

— Прелестная поездка. Не правда ли, сага mia? ^[174]

— Прелестная, — отвечала Настасья Львовна после небольшой заминки. — Но эти ужасные кости. Это страшное виденье…

Он тихо засмеялся:

— Помилуй, ангел мой! Ровно ничего ужасного. Смерть предстала мне здесь, в Италии, положительно лишенной своего зловещего образа. — Он задумчиво кивнул головой. — Мне помнилось даже, что ее и нет вовсе.

Настасья Львовна недоуменно, почти негодующе посмотрела на мужа.

— Да, милая. Жизнь бесконечна, она воскрешает все погибшее. Солнце сияет равно и свежей траве, и мертвым костям. — Он поймал отстраняющиеся пальцы жены и приласкал их. — И разлука любящих невозможна.

Настасья Львовна вздохнула.

В субботу отправились в Сорренто.

Часть пути, к величайшему удовольствию мальчиков, проделали на мулах. Тропинка капризно и страшно вилась над скалистым берегом, ее теснили к обрыву гигантские желваки горы, похожей на бородатое оскаленное лицо. Судорожно скорчившиеся оливы пахли пряно и жирно, и этот запах неожиданно воскресил в его памяти немецкую кондитерскую, расположенную близ Пажеского.

К домику, стоящему на полугоре и окруженному липами, их проводил инвалид с заряженным ружьем: места считались опасными, случались здесь даже убийства… Настасья Львовна нервничала и нимало не оценила дивного овечьего сыра и терпкого, почти черного вина.

Рано поутру спустились вниз и на барке благополучно пристали к острову Капри. На берегу наняли две маленькие лодки; опытные рыбаки с величайшей ловкостью провели их в узкое отверстие Лазурной пещеры — и забывшей все треволнения Настасье Львовне предстало волшебное зрелище, порожденное преломленьем солнечных лучей в воде, стиснутой сводчатыми скалами.

И совершенно очаровал и ее, и онемевшую от восторга Александрин пейзаж, открывшийся с вершины Святого Креста. Влажной бирюзой и голубизною полнились чаши Неаполитанского и Салернского заливов; курчавое руно обильных садов смягчало несколько угрюмый облик долины, и прозрачно курился на горизонте покатый конус Везувия.

— Вот где надо еще побывать, — сказал он.

— Ага! Непременно! — с --">