Танит Ли - После гильотины

Танит Ли После гильотины

Многие люди поднимались на эшафот с пением марсельезы. Или с криками. Или в слезах. Или…

Так было и с этими тремя. В общем, умирая, они много шумели. А четвертая, женщина, шла спокойно, тихо. В подвенечном платье. Тому была причина. Впрочем, всему остальному — тоже.

Умирать, когда ты к этому не готов, — что может быть хуже? Умирать, когда ты относительно молод, когда в твоих планах столько важных дел… Терять весну и надежду, и тех, кто тебя любит, и кого любишь ты. Разве это не оправдывает смятение приговоренных? Впрочем, знаменитый Д'Антуан по прозвищу Лев на пути к гильотине больше помалкивал. Он рычал в зале суда и ничего этим не добился, только себе навредил. Для закона он уже был немым, как и трое остальных. Речи Д'Антуана, его голос, само его присутствие вселяли ужас во врагов. Свои тоже не питали к нему особой приязни. И не заступились.

По брусчатке громыхали тамбрилы (средства передвижения, прочно вошедшие тогда в парижский быт). Лев лишь изредка начинал рычать или трясся от горького смеха всем своим огромным телом. Д'Антуан, дородный, царственный, красноречивый, лукавый, неверующий.

— Я оставил дела в беспорядке, — заявил он, когда ему вынесли приговор. Для себя он ничего не ждал, кроме смерти. Отсюда эта горечь и смирение с судьбой. Д'Антуан знал, что в мире живых он оставил яркий след. “Покажи толпе мою голову, — скажет он палачу. — Она того стоит”.

Не будем с этим спорить.

Пел Герес, которого везли на том же тамбриле. Пел весело, беспечно. До него обреченные на смерть тоже горланили песни, чтобы хоть отчасти скрыть смятение и ужас. Но Герес не выглядел ни подавленным, ни испуганным. Сейчас ему как нельзя более подходило имя, составленное из слов герой и Эрос. Образ любовника и рыцаря — вот первое, что приходит на ум, когда это слышишь.

Он был одним из красивейших мужчин той эпохи, имел все, о чем может желать человек в час его публичной казни: красоту, изысканность, остроумие, хладнокровие. За недолгую свою карьеру он успел причаститься большинству современных пороков. Он побывал в постелях у принцесс и даже, по слухам, у одного-двух принцев. Аристократ до мозга костей, он знал, как полагается встречать смерть. Он пел, не фальшивя. Для ревущей черни он был холоден и замкнут, для друзей — безмятежен и добр. У подножия эшафота он поцеловал их на прощание и первым взобрался по лестнице, чтобы показать, как легко настоящий мужчина принимает смерть и как скоро все будет кончено. Право, стоило ли парижанам устраивать целый спектакль из подобного пустяка? Он был безупречен.

Дело было еще и в том, что в сердце этого писаного красавца пустил корни росток католической веры и увядать он не желал. В глубине беспечного, легкомысленного разума созрела уверенность, что впереди — ад. Стоит ли горевать из-за потери красивой головы, стоит ли закатывать истерику, если тебя ждут вечные муки в преисподней?

И чем больше Герое думал об этом, тем лучше держался. Давайте же и мы полюбуемся им минутку-другую.

Третьего из мужчин, трясшихся на передней повозке, звали Люсьен. Вовсе не такими хотелось бы нам видеть себя в день нашей публичной казни. Казалось невероятным, что человек способен так бояться. Как утверждали тактичные и снисходительные биографы, Люсьена “не без труда убедили покинуть тюрьму и сесть в тамбрил”. Он весь дрожал, глаза были красны от слез. Только мужественный облик едущего рядом Льва помогал ему сидеть прямо. Когда на повозку нажала вонючая орущая толпа, гнев и страх перемешались, и Люсьен, вместо того чтобы запеть, закричал. Чернь пришла в неистовство, осыпала его оскорблениями, а он вопил в ответ. Рядом с красавцем Геросом и могучим Д'Антуаном он выглядел уродцем — исхудавший в тюрьме, бледный, почти обезумевший, он рвал на себе рубашку, тщась бежать от неизбежного, взывая к оглохшим по собственной воле. Он упрекал и молил, пока не сорвал голос, никогда не отличавшийся силой. Люсьен имел право упрекать. Это его искра воспламенила пороховую бочку революции. Но никто его не слушал. Что бы он ни выкрикивал, подразумевалось одно: вспомните, чем вы мне обязаны! Это я дал вам свободу! Короче: “Пощадите”!

Это было забавно, но, разумеется, не могло убедить голодные немытые массы, которых кровавые пиршества уже превратили в вампиров.

Жене Люсьена, которую он обожал и боготворил, предстояло ехать к гильотине этим же путем. Разумеется, он молил пощадить и ее. И --">