Стив Кокейн - Странники и Островитяне

Стив Кокейн «Странники и островитяне»

ЧАСТЬ 1 Объекты желания

Ли — имя мое, а это мой дом, и в нем я ожидаю тебя. Долгие годы ты отсутствуешь, и долгие годы я жду. Но я жду терпеливо, потому что еще немного, и ты вернешься.

Возможно, ты и не подозреваешь о моем существовании, но я хорошо знаю тебя. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо из ныне живущих, ведь мы родились в один день, и с этого дня я наблюдаю за тобой, и я жду.

На моих глазах ты неохотно появился на этот свет из своего укрытия, и на моих глазах ты горевал о том, что оставил позади. И твое горе стало твоим первым подарком мне, и твое горе было взлелеяно мною.

Ты взрослел, и я тоже, всегда оставаясь у тебя за спиной, наблюдая за тем, как ты делал первые неуверенные шаги по дороге жизни, как ты обрел радость, как познал наслаждение. Но и другое известно мне: как к тебе пришла скорбь, как ты изведал гнев, как тебя нашла боль. И когда ты познал все это, ты повернулся ко мне. Ты повернулся ко мне и поднес мне свою печаль, и поднес мне свой гнев, и поднес мне свою боль, и наказал мне заботиться о них. И эти дары были приняты и взлелеяны мной.

На каждом перекрестке тень моя следовала за твоей тенью, глядя, как ты шел по тропе, единожды избранной тобою. Но всякий раз, выбирая новый путь, ты отказывался от всех остальных и испытывал сожаление о тех дорогах, по которым не удалось пройти, и о том, над чем ты был не властен, и о том, что когда-то могло случиться, но уже не сможет произойти. И так ты познал разочарование и чувствовал горечь. И ты предложил мне все это, и все это стало заботой моей.

Твои тревоги подарили мне силу, твое горе наделило меня стремительностью, твой гнев дал мне гибкость, а твоя печаль придала мне смелости.

И вот теперь здесь, в своем доме, я жду. На чердаке, в подвале или в каком-нибудь укромном уголке я жду. Ибо год за годом мне не остается ничего иного, как ждать. Иногда ночью, когда лишь звезды наблюдают за мной, я выбегаю в сад, упиваясь его запустением. Иногда на рассвете я выхожу на берег и там отдаюсь благодарным водам. Иногда на закате я стою у зеркала, совершенствуя свои фантастичные позы, восхищаясь косым лучом света, играющего на безупречных очертаниях моего тела, плавной линией рук и ног, нежным контуром скул.

Но больше всего остального я люблю танцевать. Я танцую под мою тайную, темную музыку. Безмолвно выполняя бесконечный узор, вращаясь в переплетении арабесков, качаясь, наклоняясь, кувыркаясь, подскакивая, скользя, переворачиваясь с ног на голову — земля над головой, ноги в воздухе, — я исполняю танец тени.

И скоро пробьет час, когда тебе придется узнать меня. Скоро настанет время, когда тебе не останется другого выбора, иначе как толкнуть приоткрытую дверь — дверь, которая защищает тебя от всего, что ты хотел бы забыть. И когда ты отворишь приоткрытую дверь этого дома, тебе придется посмотреть мне в глаза.

Ибо я твоя тень, и я защищаю тебя. Ты боишься меня, но нуждаешься во мне, ибо твой страх — это защита твоя, твой страх — это оборона твоя. Да, стены этого дома сложены из страха, и они крепки. Крепки настолько, чтобы защитить тебя от всего, что тебе нужно, но что ты не смеешь назвать; на столько, чтобы оградить тебя от всего, что ты желаешь, но не смеешь принять.

Ибо этот дом — мое царство, и в нем наедине с твоею скорбью и печалью, болью и гневом я обретаю все большую силу. Я становлюсь сильнее, я становлюсь стремительнее, я становлюсь смелее, становлюсь послушнее и готовлюсь к тому, что вот-вот произойдет.

Из дневника Виктора Лазаруса

Пятница, 23 января

Зима оказалась особенно суровой, и мое жалкое существование в этой убогой комнатушке постепенно стало приводить меня в отчаяние. Я истратил почти все сбережения, поэтому сейчас не могу позволить себе даже самое маленькое развлечение, и вынужден питаться самой простой, скудной пищей. У меня даже нет возможности поддерживать огонь в очаге на протяжении всего дня, поэтому около полудня я обычно отправляюсь прогуляться. В те дни, когда идет сильный дождь и гулять становится невозможно, мне не остается иного выбора, как лежать целый день в постели, завернувшись плотнее в пуховое одеяло, чтобы не замерзнуть.

Поначалу, уйдя в отставку с королевской службы, я полагал, что моей пенсии хватит, чтобы продержаться, по меньшей мере, месяцев пять. К моему прискорбию, на поиски приличной --">