Уолтер Уангерин - Книга скорбящей коровы

Уолтер Уангерин Книга скорбящей коровы

Талифа, Мария, Матфей и Иосиф

играют в этой истории каждый свою роль.

И Ханна здесь тоже —

женщина и ее кроткая любовь.

Им посвящается эта книга

Часть Первая

Глава первая. Как Мундо Кави поселился с Шантеклером

Среди ночи кто-то распустил нюни за Курятником Шантеклера. Наверное, Шантеклер не имел бы ничего против, ограничься все несколькими слезинками, сопровождаемыми стоном-другим. Но стенания эти никак было не назвать слабым стоном. И с каждым темным ночным часом они усиливались. Они превратились в самый настоящий рев, сменившийся не менее натуральным воем. А уж вой — в особенности у ворот собственного Курятника, в особенности посреди ночи — подобное никак не могло пройти мимо ушей Шантеклера.

У Шантеклера, Петуха-Повелителя, и так имелись определенные проблемы со сном, хотя винить тут было некого. Он храпел. Ладно, если Шантеклер называл это храпом, то и все прочие обитатели его Курятника тоже называли это храпом. Но втайне все прочие знали, что это было явное кукареканье.

Вот как все происходит: когда опускаются сумерки, вся компания Курятника усаживается на свои шестки, глубоко прячет головы в перья, нахохливается, кудахчет и погружается в сон — и Шантеклер среди прочих. На несколько часов в Курятнике воцаряется тишина и блаженный покой — добрый, крепкий, безмятежный сон. Но затем Шантеклера начинают посещать сновидения, и тут он разражается столь неожиданным, громким и пронзительным храпом, что неминуемо просыпается всякая живая душа в окрестностях Курятника. И тотчас всем им находится дело. Они старательно притворяются, будто по-прежнему спят, ведь, в конце концов, храп принадлежит Шантеклеру.

Когда храпы эти становятся громоподобными, пробуждается и сам Шантеклер. С головной болью. И он уж не притворяется: нет, он проснулся и чрезвычайно таковым обстоятельством рассержен. Он злобно поглядывает то на того, то на этого, ища виноватого, выжидая, пока какая-нибудь несчастная душа не вынесет и шевельнется!

— Ты — возопит тут Шантеклер, и Курица сникнет, невольно двигаясь уже по-настоящему. — Ах-ха-ха! Ты!

Петушиный гребень султаном вздымается на макушке. Шантеклер бьет крылом, важно направляется к несчастной Курице, и глаз по ту сторону его петушиной головы, что направлена к ней, буравит несчастную насквозь.

— Ты! Ты! Ты! Спишь на моей соломе. Ешь мое зерно. Прячешься от ветра, сохнешь после дождя. И чем ты воздаешь мне за мою великую доброту? ТЫ БУДИШЬ МЕНЯ! Нет, хуже, ты РАЗБУДИЛА меня!

Затем Шантеклер издает вопль, который считает чем-то получше храпа. Это истинное кукареканье, и оно влетает в трепещущее куриное ухо с такой силой, что бедняга уже не сможет заснуть весь остаток ночи. Полный негодования, возвращается Петух-Повелитель на свой шесток, отдуваясь и озираясь и возмущенно бормоча: как должны презирать и ненавидеть его, чтобы разбудить, прервать его грезы! Но в конце концов он роняет голову и засыпает вновь.

Факт более чем очевидный: Шантеклер, Петух-Повелитель, отличался беспокойным сном. И факт широко известный. Весь Курятник неимоверно страшился пробуждений этого грома оперенного. Вот почему, когда однажды ночью некто зарыдал близ Курятника, все слышали это, но никто не шевельнулся. И когда рыдания сменились воплями, обитатели продолжали притворяться с изумительным мастерством и полной безнадежностью. А уж когда вопль дорос до подлинного рева, что ж, тогда в камень обратилась даже самая последняя цыпочка.

О, сердца их, разумеется, не остановились. Какое сердце не шевельнется жалостью, внимая столь скорбному гласу? Кто удержал бы катящуюся по клюву слезу, услышав все горе, что сквозило в этом голосе? Да весь мир казался юдолью печали в звуках плача столь жалостливого. Да этот голос заставил бы разрыдаться даже камни — что уж говорить о трех десятках курочек, кои из последних сил пытались стать камнями.

— Покинут, — кричал он, кто бы он там ни был. — Поки-и-и-нут, — завывал он.

Три камешка засопели, и шестьдесят глаз бросили испуганные взгляды на Шантеклера; но Петух был погружен в сон.

Голос звучал, будто кожа на древних ботинках.

— Не слушайте меня, — рыдал он. — Всякое доброе сердце да пребудет во сне. Пусть никого не потревожит ноша, взваленная на меня. Спите! — воздыхал он. — Спите, мирные --">