(Abaddon Raymond) - Я - Янни (СИ)

========== Я - Янни ==========

Я – Янни

Кем бы мы ни были, чего бы не желали, все рассказываем одну и ту же историю. Шепотом – в безлунные ночи, когда опустевший город дышит холодом в провалах окон. Криком, что бьется о веки и расцветает в зрачках.

Молчанием, снежинками на коже.

Историю о жизни, переплавленной в смерть.

***

Это началось летом.

Забавно. Я говорил со многими, и почти у всех летом. Для нас – на излете августа, когда дни короче, насыщеннее, а люди торопятся успеть все, чего не успели за предыдущие месяцы ослепительного зноя.

И всегда с прикосновения. Всегда.

Мой младший брат тогда был особенно воодушевлен: собирался в поход с одноклассниками. Куда-то к речке, кажется. Исследовать местных птиц или вроде того.

Наверняка птиц. Он по птицам с ума сходил.

Особенно по воробьям.

Тот, кого в конце будут звать Янни, с младенчества собирал живность, бесконечно таская домой глянцевых жуков в спичечных коробках, пыльных ящерок – тревожных пленниц обтянутых марлей банок; полевых мышей, усталых жаб и юрких сороконожек, при виде которых Алиша бледнела до синевы… много разного, но птиц чаще всего. Наша комната сладковато пахла пометом, а под ногами хрустели зернышки пшена. В пяти просторных клетках, не умолкая ни на секунду, копошились бурые воробьиные семейства.

– Зачем тебе столько, они же все одинаковые. Попугая бы купил, – говорил я, когда он показывал очередного коричневого найденыша. Довольный и взлохмаченный, бронзовый от загара, руки расцарапаны, а под ногтями грязь – мама вздыхала и качала головой, улыбаясь. Ерошила его соломенные пряди:

– Немедленно вымой руки! Эти птицы… еще подхватишь заразу! Когда же ты повзрослеешь? – одиннадцатилетний Янни только смеялся:

– У тебя уже есть один взрослый ребенок. Хватит! – я фыркал, уловив иронию. Откладывал планшет и неспешно тянулся отвесить наглецу подзатыльник, но Янни как ветром сдувало. Секунда – высовывал язык на другом конце кухни, потихоньку примериваясь стянуть спичечный коробок для новых тараканов. Я закатывал глаза и принимался отвлекать маму разговором, пока брат высыпал спички на стол и пятился в комнату, заговорщицки ухмыляясь и спрятав руки за спиной – очень детский жест. Он и сейчас так делает, когда случаются хорошие дни. Когда он в состоянии хитрить.

– Как мы зашли так далеко? – голова пульсирует мигренью, а весь пол вымазан засыхающей кровью: у Янни кончились маркеры. Я опять не уследил. Бумагу он в который раз проигнорировал. Тру переносицу, лоб, с нажимом массирую виски. Пальцы розовые и шелушащиеся после соды и перекиси, стирального порошка и спирта. Кожа кажется незнакомой, жесткой и странно тонкой на ощупь. Я никогда не покупаю перчатки.

Янни не отвечает. Его левое запястье – рваная рана, цепочка синюшных следов от зубов поднимается до локтя. На подбородке и вокруг рта влажно блестят красно-коричневые разводы. Брат чертит узоры по паркету. Тщательно замазывает места, где стыки между половицами разрывают единую линию.

Рисунок должен быть цельным, иначе ничего не получится. Это он накрепко усвоил.

Щели чистить дольше всего.

Опускаюсь на пол рядом. Втягиваю острый, до металлического привкуса во рту, запах. По старой привычке быстро оглядываюсь – но тени в углах комнаты серы и спокойны. Пора бы привыкнуть, что в Университете тьма теряет силу.

В конце концов, мы здесь уже два года.

Пытаюсь поймать его взгляд. Серые от боли глаза прикованы к усложняющейся формуле. Машинально отмечаю, что такой раньше не видел. В другой день я бы попытался узнать, что она значит, но сейчас вздрагиваю, когда вдруг повторяю вопрос, похоже и совсем иначе:

– Зачем я зашел так далеко?

***

Алиша однажды спросила:

– Чего ты вечно за ним таскаешься? У моих друзей наоборот.

Я пожал плечами. Кому есть дело до друзей шестилетки? Сестренка сидела на моем диване и болтала босыми ногами, разложив юбку широким полукругом по потертой обивке. Разглаживала мельчайшие складки цветастой ткани. По телевизору в гостиной шла реклама, а Алла ждала вечерние мультики и цеплялась ко мне:

– Вон

--">