Екатерина Огнева - Такая работа (СИ)

  Arancie, arancie, все шепчет она и трогает худой рукой кожаные мячи. Кое-где на них еще осталась позолота. На юге они жонглировали этими arancie, объедались ими, сок стекал по подбородку. Протяни руку - и бери, а солнце висит, как самый большой на свете мяч, по руке одному Господу. Веселые были дни, да были не здесь, зачем вспоминать?

  Где я тебе возьму твои arancie, дурочка? В этом городе снег и туман, весна только спускается с гор, но это не самый плохой город, в конце концов. Да посмотри же на меня.

  - Мы удачно поработали сегодня, хочешь, я сладостей куплю? Хвороста в меду, пряников, хочешь?

  Женщина отворачивается. Мужчина вздыхает и осторожно садится рядом с ней. Нет такой болезни, чтобы человек помирал от тоски. Схватить бы ее за плечи, встряхнуть посильнее, чтоб дурь из головы вылетела. Пока не вернется она прежняя, насмешница и плясунья.

  Зимний ветер бьется о полог кибитки. Мужчина знает, какие мысли прорастают сейчас черными цветами в ее голове. Острые, ранящие мысли. Это не ветер юга, думает она, не солнце юга. Где ее добрая земля, почему она так далеко теперь?

  - Дальше снова пойдем на север, мэтр Гюг решил. Не можем мы свернуть, слышишь?

  По твоему солнечному берегу гуляет черная болезнь. Новости доходят: люди сотнями мрут без покаяния, и отпеть их некому. Некому собирать золотые плоды, слышишь ты меня?

  Arancie... В райских садах они, небось, и не нужны никому, там что повкуснее висит. Господи, оставь ее еще ненадолго. Такую, как есть - упрямую, со злым языком, только оставь. Девочка моя.

  Женщина засыпает на пару со своей тоской. Даже до нее спящей он не решается дотронуться. Он выходит на улицу.

  Его братья и сестры расселись вокруг костра. Бездомные птицы: развеселят любого, потом - заставят разрыдаться, после - утешат; не пожалейте на пропитание, добрые люди, спасибо вам за хлеб и подаяние, а к побоям, как учит мэтр Гюг, стоит относиться философски. Не забывая при этом убегать подальше.

  - Эй, Жако, куда ты? - Фрелих пристроился рядом, испытующе заглядывает в лицо.

  - Так, недалеко...

  Город они уже изучили вдоль и поперек. Ладный город: народ любопытный и не злой, на представлениях смеются, где надо. Можно дождаться весны. Если бы только...

  - Как там она?

  - Плохо.

  - Чушь это, - уверенно заявляет Фрелих. - Не может баба помирать от того, что ей взбрело на ум что-то съесть.

  - Она не из-за этого, - он замолкает. Как объяснить Фрелиху тоску, слов-то таких нет. Их прежний музыкант, Иоганн, смог бы объяснить, он знал. Да только сам Иоганн два года как напился и утонул в реке. Все кричал, что его ждет царица русалок. Может, и не врал, тело так и не нашли.

  А Фрелих не знает. Вроде и руки на месте, и голос такой, что некоторые дамы умереть под него готовы. Про любовь небесную и земную может все разъяснить, хочешь по-благородному, хочешь по-простому. Но говорит обо всем - как с горы смотрит. Его время понимать мир еще не пришло.

  - Эти arancie, - со вкусом произносит Фрелих чужое слово, - здесь не растут. Загубят они ее.

  - Без тебя не знал.

  - Не сердись, Жако. Думаешь, мне не жалко? Где мы их возьмем? У архиепископа во дворце попросишь?

  - У него нет, я узнавал.

  - Ты точно чокнутый.

  - А ты - нет?

  - И я, - смеется музыкант и хлопает его по плечу. - Пойду во дворец, поспрашиваю. Тебе-то, верно, даже одним глазком на кухню заглянуть не дали?

  Оставшись один, Жако пытается понять, куда же его занесло. Все серо, но видится теперь как будто лучше. Вот стена, вот окна, забранные ставнями, кривая улица, ведущая в гору, где скоро два века как строят новый собор. Он огромен, с башнями и шпилями, украшен статуями, галереями и всем, что приятно глазу.

  Зато внизу есть церковь Марии-у-ручья. Ее назвали, как можно догадаться всякому, потому что рядом

--">