(jenova meteora) - Мы никогда не умрем (СИ)

И прекрасный стих от Таня Гусёна про моих серокожих мальчиков:

Вставай. Когда ушибся ты — вставай.

Не плачь и не кривись, тебе — рука.

К чему, мой братец, ищешь двери в рай?

Ты адом не насытился пока.

Когда твой хохот, сонмом голосов,

Заставит мать дитя к груди прижать,

Когда, как пламя тысячи костров,

Твой разум волен сквозь века пылать,

Я обречен в безмолвии остыть.

Мне — птичий щебет тех далеких мест,

Где невозможно жить, а только быть,

Там мой погост, и миссия, и крест.

Я жду тебя, ловлю через века.

Хожу, непокаянный через рай.

И видится мне в будущем рука,

И голос, что прервет мой сон: «Вставай.»

Ты же помнишь, как мы живем: вперетяг, на излете песни

Ты шептал: «Никогда не умрем». Я добавил: «И не воскреснем» ©

И рухнет небо, и вспыхнет земля огнем…

А мы не умрем. Мы никогда не умрем. ©

Дола живет на самом краю, на излете песни, от войны до войны; живет, не считая потери, не ведая, сколько ему еще отмерено. Доле не нужен ад, и уж совершенно точно не нужен рай. Доле нужен только Лайе. В каком из забытых городов спит его брат? В каком из покинутых миров бродит его душа? Иногда Доле хочется сдаться, опустить руки, бросить меч, променять вечность на смерть. И каждый раз, снова и снова, падая, он слышит родной голос:

«Встань»

И опять его ждет длинная дорога, без конца и краю. Есть ли прок от вечности? Когда живешь так долго — нет ничего хорошего в том, чтобы видеть столько смертей. Так, кажется, говорил Редо, отец братьев Даэтран? Дола никогда не задает себе эти вопросы. Дола пьет со смертью на посошок, и разбивает кубки, Дола смеется, отчаянно и страшно, Дола не может, не умеет, не хочет плакать. Он тоскует по Лилайе, он его любит больше всей жизни, а лучше бы нет. Ему бы его ненавидеть. За то, что отнял когда-то надежду, а потом снова вернул. За то, что насилу заставил жить, за то, что, как и всегда, решил все сам и за всех. Дола потерял счет времени, счет городам и новым мирам. Он больше не видит снов. Он не верит в реальность и не верит в мертвых богов. Ему — за столько лет — должно быть, стало совсем все равно. Он получает тысячу ран, и все равно — живой. Смерть идет рядом с ним, подставляя ему плечо, а позади… Позади Хаос и тысяча Его Голосов.

Каждый раз, снова и снова, Дола слышит одно и то же:

«Не ломайся. Встань»

…Среди руин забытого города, что сокрыт вековыми деревьями и бесконечным переплетом лиан, в месте, некогда бывшем священным, там, где всегда царит лето, спит беспробудным сном Лилайе Даэтран, последний император Вечной Земли. Мертвый для живых, но живой среди мертвецов, он спит уже многие годы, десятилетия, века. Сон его крепок, а душа, бесконечно свободная, скитается по просторам Абэ Ильтайна, последней обители усопших богов.

Лицо Лилайе безмятежно, и ничем не напоминает ледяную маску безразличия, которую он носил так много лет. Иногда он хмурится во сне, густые белые ресницы мелко дрожат. Его дыхание ровное, а сердце бьется так тихо, что кажется — оно давно уже остановилось. Никому неведомо, где ходит, бродит мятежная душа иллирийского императора, так долго бывшая скованной бременем власти, и клятвой, данной богам.

Лилайе спит, и видит сон. Сон этот — длиною не в одну жизнь. Здесь нет времени, будущее превращается в прошлое, прошлое становится будущим, а настоящего не существует. Иногда, ныряя в омут собственной памяти, Лилайе видит себя — совсем еще мальчишку, и своего близнеца, что крепко держит его за руку. Дола в этом воспоминании — ребенок, маленький, вихрастый, забитый и напуганный, с характером сущего бесенка. В другом же фрагменте он уже взрослый, веселый оболтус, этакий рубаха-парень, любящий жизнь до безумия, втягивающий брата в разные передряги. А иногда Лилайе видит другого Долу, которого всегда боялся, и никогда не желал знать. Убийцу и безумца, с лицом, изуродованным шрамами, проводника тысячеголосого Хаоса. Память вновь и вновь возвращает императора к последнему мигу прежней жизни. Это все, что от них осталось, и это все, что держит Лилайе. Потому что

--">