Максим Андреевич Далин - Моя Святая Земля

Моя Святая Земля

…В этом мире все любят всех,

И до смерти здесь далеко,

Здесь покой — извечный закон,

Незнакомо здесь слово "вдруг"…

Жалко, что кончается он

Там же, где от лампочки круг…

Евгений Клячкин

Пролог

Королева тяжело опиралась на руку Гектора, задыхалась и всхлипывала. Когда Гектор набирался храбрости взглянуть ей в лицо, он видел лихорадочный блеск глаз, окруженных синевой, кровь на искусанных губах и восковую кожу в капельках слез и пота. Нестерпимо смотреть, нестерпимо.

— Государыня, — пробормотал Гектор голосом, срывающимся от ужаса и жалости, — может, мне все-таки донести вас? Я понимаю, что это дико звучит…

— Нет, нет, — выдохнула королева вместе с рыданием. — Я тебе благодарна, милый, но идти надо, мне надо идти. Повитуха говорила, что мне надо ходить… — и, запнувшись, ткнулась мокрым лицом в руку Гектора выше локтя. — И до храма мне дойти надо, самой дойти… я все помню…

Гектор, смущаясь и смертельно боясь причинить ей боль, обхватил королеву за талию, стараясь хоть как-то облегчить кошмар этого пути. Проклятый крысиный лаз, проклятая жизнь — и страшное слово едва не сорвалось не с губ, но с мысли. Господи, ну почему? Почему бы Тебе, Господи, не узреть её прямо сейчас? Дай нам лишних десять минут, неужели Тебе вправду все равно, кто злодей, а кто святой?!

Чадное рыжее пламя метнулось на сквозняке. В затхлый сыроватый душок подземелья потянуло струйкой воска и ладана, теплой, доброй, как протянутая рука. Они оба приободрились, Гектор улыбнулся, сказал так нежно, как смог:

— Вот и храм, государыня. Еще несколько шагов — и дверь. Ключ у меня.

Королева чуть замедлила шаги, цепляясь ледяными пальцами за его горячее под рубахой плечо. Тяжелая дверь — мощные дубовые доски, окованные сталью — выплыла из подземного мрака, и святой символ, Око Господне над мистической Розой, зазолотился на ней в неверном факельном свете. К двери вел десяток некрутых ступеней, последняя пытка.

— Слава Богу, — вырвалось у Гектора с невольным облегчением, но тут мысль, очевидная до последних пределов и притом совершенно неожиданная, обрушилась на его разум, как тяжелая палица — оглушив.

— Государыня, — сказал он задрожавшим голосом, — вы должны были взять даму. Саломею должны были взять или Лаванду. А лучше — вашу повитуху. Я не могу…

Королева, остановившаяся на верхней ступеньке, пытаясь отдышаться, подняла голову. Гектор поразился, насколько непреклонно и сурово выражение её глаз, таких синих и таких обычно кротких.

— Отпирай, — приказала она спокойно и ласково, наконец, справившись с одышкой и приступами боли. — Пожалуйста, не стой. Отпирай. Когда они въехали во двор и привезли его тело, Саломея сказала: "Ну вот и славно", а Лаванда улыбнулась. Я видела их лица. Они убили бы ребёнка. У меня на глазах убили бы — за будущие почести. А повитуха — тётка Лаванды. Я не могу никому довериться. Только тебе. Прости.

"О, нет!" — заорал Гектор про себя, еле попадая ключом в замочную скважину. Дверь распахнулась.

Розовый закатный свет заливал храм через стрельчатые окна. Небеса полыхали пожаром, небеса все были в золоте и королевском пурпуре, и в этом свете померкла храмовая позолота. Свечи не горели; на образ Божий падала густая тень, только Его очи и златозвездный венец еле заметно мерцали из темноты.

Королева отпустила плечо Гектора и пошла к образу, поддерживая тонкими руками огромный живот в охапке мокрых запылившихся юбок. Сделала несколько неверных шагов и упала на колени:

— Господи, видишь ли?! — ее голос, всегда тихий и нежный, вдруг наполнил собой весь храм, как орган. — Господи, на тебя уповаю, нет у меня сил… и времени… и кругом измена и зло, оттого прошу — воззри сейчас, обрати взор свой, на плод чрева моего… на нашего короля…

Слова оборвались диким воплем, резанувшим Гектору душу. Он бросился на помощь сквозь собственный неизбывный ужас — к своей госпоже, к своей святой, к своему сюзерену, на которого никогда не смел взглянуть как на женщину. Немыслимо было сознавать, что именно она, недосягаемо высокая дама, корчилась на каменных плитах беспомощно и бесстыдно, как любая бедная девка, которой пришел срок… а он, мужчина, дурак, невежда, знающий все о боевых ранах, не мог даже представить себе, что делать с такой болью, и его сердце разрывалось от её --">