Сергей Вацлавович Малицкий - Трепет

Сергей Малицкий Трепет

© Малицкий С., 2014

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2014

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)

Пролог Лава

Осень одна тысяча пятьсот пятого года от битвы при Бараггале оказалась короткой. Еще за три недели до обычного предзимнего слякотного исхода твердое осеннее небо разбухло от тяжелых облаков, опустилось и вместо привычного дождя выдохнуло снег. Оголовки крепостных башен Ардууса, бастионы цитадели, укрепления старого замка, магические башни, зиккураты храмов – все окуталось мутной круговертью. К полудню, когда и улицы, и площади, и здания, и ограды, и арки, и даже пустые скамьи амфитеатра были облеплены тяжелыми хлопьями, ветер ненадолго стих и, чего уж точно не случалось одним днем, ударил мороз. Конечно, не тот мороз, который выбеливает щеки или уши и больно щиплет за нос, но тот самый, что прихватывает за ночь воду в ведрах, стоящих в холодных сенях, ледяными кругами. Но ненастье не угомонилось и на этом. Хозяйки Ардууса еще стучали крышками сундуков, перебирая лежалое тряпье и встряхивая тулупы и стеганки, а между заледенелыми домами подул ветер и понес уже не хлопья мягкого и сырого снега, а секущую щеки крупу.

Старик трактирщик, который держал в заведении на углу Соломенной площади и Пьяного проезда столы и для обычного люда, и для господ, высунул нос на улицу, поклонился вельможной девице Лаве Арундо, племяннице самого короля, что как раз вытряхивала снег из длинных светлых волос, покачал головой, не одобрив отсутствия стражников за ее спиной, покосился на темные, уже заледеневшие и теперь заметаемые снежной крупой следы уковылявшего восвояси пьянчуги и, отпрянув внутрь, еще раз поклонился красавице, указывая на дубовую лестницу, ведущую на второй этаж. Та мотнула головой, подняла капюшон дорогого, но не очень примечательного гарнаша, надвинула ткань на лицо и, буркнув старику: «Мне как обычно», прошла в общий зал.

«Мне как обычно», прозвучавшее из уст дочери сиятельного воеводы Кастора Арундо, в эту осень для трактирщика значило одно и то же – кубок горячего, чтобы не держала рука, красного вина с пряностями и медом, парочку хрустящих хлебцев с маком или шамашем и ломоть поджаренного до золотистой корочки мягкого сыра. Для Лавы Арундо – лишь то, что кипевшее в ней смешанное с тревогой раздражение требовало если не выхода, то хотя бы тишины и покоя. Да и продрогла она, пока вышагивала от особняка отца на углу Коровьей и Чеканных улиц до трактира. Конечно, не на час дороги, но уж за четверть лиги выходило в любом случае, а ее осенний гарнаш никак не предназначался для зимних прогулок. Во всяком случае, так сложилось, что посидеть в тепле и обдумать произошедшее было больше негде. Ни подругами, взамен исчезнувших шесть лет назад Фламмы и Камы, ни близкими друзьями, которых и раньше не случалось, Лава не разжилась. Кое-что можно было обсудить с отцом, но он задержался в цитадели у короля Пуруса, а слушать, как трясется от негодования мать, не было сил. И уж точно не следовало подниматься на второй этаж трактира. Не хватало еще столкнуться с кем-то из знакомцев, чтобы вежливо раскланиваться, отвечать на глупые вопросы и тянуть губы в вымученной улыбке. С другой стороны, разве она хоть когда-нибудь заставляла себя раскланиваться и уж тем более заводить разговоры с кем-то, с кем не желала знаться? Точно, именно укором в высокомерии попыталась закончить очередной разговор ее мать. Сказала, что дочь слишком гордая и, наверное, забыла, что гордость граничит с глупостью! Что же она ответила ей, прежде чем хлопнуть дверью, сбежать по широкой лестнице в нижний зал, в ответ на крик матери стражникам «Не выпускать!» нырнуть в привратницкую и хлопнуть дверью еще раз, уже выходя в метель?

Лава шагнула в плохо освещенный зал, поморщилась от запаха кислого вина и немытых тел, окинула взглядом два десятка столов, за которыми вряд ли собралось больше полусотни выпивох, ищущих тепла и покоя в нежданное ненастье, и с облегчением проследовала за угол камина, в котором томились угли, – небольшой столик в темном закутке был свободен. Она уселась лицом к завсегдатаям, прислушалась к тихому неспешному говору и, хотя ее нельзя было разглядеть в полумраке, распустила только завязи на груди, капюшон оставила на месте, что-то не давало ей покоя в последние дни. Всякий раз, как выходила на улицу, словно нитка какая торчала из --">