Элеонора Генриховна Раткевич - Парадоксы Младшего Патриарха

ненависть к себе. Мастер Дайр был прав. И сделал то, что должен был сделать. Для тех, кто любит мучить, лекарство одно — боль. Как можно быстрее — пока еще не поздно. Без малейшей жалости. И при всех. Чтоб каждый видел и запомнил: безнаказанным мучитель не останется.

Притом же я понимал, что за бешенство овладело мастером Дайром. Самозабвенно воспитывать бойца, воина — и вдруг увидеть, как боец превращается в пьяного насилием палача... и увидеть лицо Тхиа... вот только моего лица в эту минуту мастер Дайр не видел — иначе просто оставил бы меня в руках моей совести... и это было бы в тысячу раз хуже... навряд ли я смог бы хоть когда-нибудь еще подумать о себе без омерзения... я ведь даже и сейчас не могу.

Прохлада. Что-то прохладное коснулось моей спины. Что-то, унимающее боль... зачем?

С огромным трудом я повернул голову.

Возле моей постели на коленях сидел Тхиа и осторожно касался моих ран мягкой тканью, смоченной целебным раствором. Я смигнул, отказываясь верить своим глазам — но видение не исчезло. Мокрое от пота видение, иззелена-бледное. Оно сглотнуло — и только тогда я понял.

— Оставь, — прохрипел я. — С сотрясением мозга лежать положено.

— Не бойся, — с великолепной иронией возразил Тхиа, — я не блевану тебе на спину.

Ах, вот как мы теперь говорим? Раньше высокородный Майон Тхиа сказал бы «меня не вырвет». Или даже «не стошнит». Он заговорил не на своем языке, а на моем. Это словечко стояло поперек всей его чопорной благовоспитанной речи. Да, но сама эта речь...

— Ох, ну и ядовитый же у тебя язык, — против воли усмехнулся я.

Рука Тхиа дрогнула, едва не опрокинув мисочку с целебным зельем.

— Я не смог, — тихо и мучительно произнес он. — Ты переступил через себя и попросил у меня прощения там, при всех... а я не смог... вот так, при всех... а ведь все из-за языка моего ядовитого вышло... веришь, я не хотел?.. честно не хотел, веришь?

— Верю, — ответил я. — Хотеть получить по морде трудно.

— Я не хотел, — повторил Тхиа. — Сам не пойму... я ведь со своими вассалами так никогда, понимаешь?

— Понимаю, — вздохнул я. — Будь я твоим вассалом, этого никогда бы не случилось. Как прирожденный аристократ, ты никогда не оскорбишь низшего. Будь я твоим вассалом, я был бы сыт, одет и обут за твой счет и наслаждался уважительным обращением. Но я не твой вассал и никогда им не буду.

Тхиа опустил голову.

— Я оскорблял не низшего, — очень тихо сказал он. — Равного. Или даже...

Он снова сглотнул, закусил губу и продолжил обрабатывать мою спину. Молча.

Зелье у него было отменное. Назавтра я уже смог встать и даже выйти из комнаты. И разумеется, первое, что я услышал, едва проснувшись, был голос Тхиа — а как же иначе? Вот уже три месяца, как звук его голоса будит меня с утра пораньше — так почему сегодняшний день должен стать исключением?

— Вы своим языки поганые об Кинтара вытирать не смейте! — голос Тхиа за кустами звенел такой яростью, что листва дрожала. — Он лучше вас всех вместе взятых! А кто на него пасть откроет — порву. Сам порву, ничего мастеру на скажу, хоть бы вы мне все тут морду набили — я не побоюсь!

— И правильно не побоишься. — Я выломился через кустарник, и трое старших учеников в ужасе отпрянули. — Потому что теперь бить тебе морду буду только я — и только после того, как ты научишься давать мне сдачи.

Покинув перепуганных старших учеников и растерянного Тхиа, я пристроился под соседним кустом в тени и полузадумался, полузадремал — да так основательно, что когда из трапезной раздался сигнал к завтраку, я и с места не сдвинулся.

Предрассветную тренировку я благополучно провалялся в полузабытьи, на завтрак не пошел — но к учителю явиться я просто обязан. Не для продолжения вчерашней взбучки — хотя если мастер сочтет нужным ее продолжить, не ученику с ним спорить. Просто у всякого ученика есть обязанности — а у первого ученика они есть тем более. И то, что на мне живого места нет, необходимости исполнять их не отменяет. Это новичку бы позволили отлежаться после такого... хотя нет. По той простой причине, что новичку, пусть даже и за самый немыслимый проступок, и половины бы такого не досталось.

Я глубоко вдохнул, выдохнул, разжал стиснутые зубы и ровным шагом — ровным, не ковыляя, не падая и не останавливаясь! — направился к учителю. Дойдя до двери, я поднял было руку, чтобы постучаться — и не постучался.

Учитель Дайр был не один. Да не --">