Ольга Владимировна Голотвина - Привычное проклятие

увяжется. А так хоть у меня на глазах…

Кринаш замолчал, оборвав фразу. Застыл, напрягся, словно матерый котище, заслышавший под лавкой подозрительное хрупанье. А затем грозно выдохнул:

— Ну, я ж его!..

И ринулся в распахнутую дверь сарая.

Послышалась возня. В дверь, протестующе кудахча, вылетели две возмущенные курицы. Наконец появился хозяин, волоча за шиворот упирающегося тощего, востроносого человечка, к потрепанной одежде которого пристало сено.

— Я тебе, зараза, покажу, как от меня прятаться! — приговаривал Кринаш.

— Я от троллей! — визгливо оправдывался востроносый. — Я не привык! У меня тонкая натура! Я не могу работать, когда вокруг чудовища!

— Врет! — отозвалась с крыльца Дагерта. — Он на пару со своей тонкой натурой еще с утра от меня запрятался. А то б я его хлев чистить отправила.

— О боги! — воззвал человечек в небеса. — Служителя высокого искусства — чистить хлев?! Да мои картины украшают дворцы и замки трех стран!

— Тогда почему мой постоялый двор до сих пор не украшает вывеска? — взрычал Кринаш. — Другие, у кого денег нет, не ленятся честно отработать ночлег и еду, а этот… Я же ясно-понятно сказал: намалюешь вывеску — и мы в расчете!

— «Намалюешь»… О Безымянные, вы это слышите?!

— Что ты с ним нянчишься, с прохвостом? — вознегодовала хозяйка. — То ему солнца мало, освещение неправильное, то сыро — краски, мол, не так ложатся! Врет он все, Кринаш, никакой он не художник. Спер где-то кисти-краски, а рисовать не умеет.

От такого оскорбления человечек онемел, запустив длинные пальцы в растрепанные светлые волосы.

— Не умеет — и впрямь отправлю чистить хлев! — посулил хозяин. — Но уж больно мне вывеску захотелось! Доски я сколотил? Сколотил. Чтоб большая была, чтоб от самой излучины видно! — Лицо утратило жесткость, стало мечтательным. — Чтоб во-от такими буквами: постоялый двор Кринаша!

— Завтра с утра и начну, — примирительно пообещал художник.

— А сегодня — бездельничать? — встрепенулся хозяин. — Ну уж нет! Пойдешь с нами разгружать корабль.

— Мне руки беречь надо. У меня ремесло тонкое. Я сегодня доску загрунтую.

— Тьфу! Ладно. Но чтоб завтра у меня…

Владелец постоялого двора шагнул к воротам. Вслед ему рванулось негромкое, молящее:

— Кринаш!

Хозяин обернулся к незадачливому постояльцу.

Художник, бледный, чуть не плачущий, беспомощно протянул к нему руки:

— Кринаш, ты пойми! Я не могу, я учителю слово дал! Он говорил: будешь размениваться на всякую мазню — талант уйдет, как вода в песок. Это как тигра заставить ловить мышей — сдохнет он, Кринаш! Не от голода сдохнет, так от стыда! И дрова колоть мне нельзя, и хлев чистить — я же обязан беречь руки! Это мой инструмент! Ну, ладно, я сейчас на мели, но я и вправду могу создать шедевр! Я чувствую, знаю это… но нельзя осквернять мою кисть малеваньем трактирных вывесок!

Кринаш был почти растроган, но последняя фраза все испортила. Его постоялый двор, его владение, его империю сравнивают с жалким трактиром! Вывеску, которой он заранее гордился, объявляют недостойной мазней! Кисть она осквернит этому проходимцу!

— Шедевр? — тяжело прищурился Кринаш и помолчал, словно пробуя на вкус незнакомое слово. — Шедевр… Вот тут его и создавай, раз такой мастер! Если завтра к вечеру вывески не будет — вышвырну тебя за ворота на ночь глядя! Слыхал небось, каково в наших краях ночевать под открытым небом? В деревню можешь не соваться. Хозяин «Жареного петуха» бесплатно родную мамашу не приютит.

Художник побелел, отшатнулся. А Кринаш сплюнул и вернулся к своим заботам, постаравшись выбросить из головы востроносого чудака с его капризами.

* * *

— А у тебя хорошо идут дела, приятель, — сказал капитан Фержен хозяину постоялого двора, выходя вместе с ним за ворота.

— Не жалуюсь, идут кое-как. На хлеб хватает.

— Не скромничай. Все-таки трех рабов купил.

— Трех? Я? Всего-то двух, и тех с изъянцем, по дешевке.

— Ну как же! Вон тот, здоровенный, что впереди вышагивает, — раз! Тот, что дома остался, купцу руку лечит, — два! И девчонка, которая нам лепешки…

— Недотепка? Она не рабыня. Так, прибилась, неизвестно чья, сирота вроде. Ей всего-то лет двенадцать. И она с придурью. Заговорит — несет несуразицу. Работать начнет — все из рук да вдребезги! Я поначалу хотел согнать со двора, да жена что-то к ней привязалась. Мол, погоди, муженек, из служаночки выйдет --">