Юлия Клыкова - Рубежи Всеземья: Муромский пост

Юлия Клыкова Рубежи Всеземья: Муромский пост

Глава 0. Когда твоя бабушка чудна

г. Муром, 1999 год

Бабушку Максима все считали чудачкой. Мать потому что та рассказывает ему «всякие дурацкие сказки»; отец за то, что уже в зрелом возрасте она внезапно увлеклась рисованием; соседки за образованность и нелюбовь к сплетням; случайные прохожие — за изящные старомодные шляпки и сшитые на заказ платья, в которых Люция Аркадьевна выглядела настоящей леди. Словом, причины имелись, но все они, по мнению двенадцатилетнего Макса, были откровенно идиотскими или ошибочными. Что такого чудаческого в человеке, который занимается любимым делом, не говорит ни о ком гадостей и носит красивые вещи?

Правда, картины бабушка и впрямь рисовала причудливые. На первый взгляд, люди на них казались вышедшими из-под кисти ученика начальной школы — с их неправильными овальными лицами, слишком маленькими или чрезмерно большими глазами и губами, плоским носом и почти полным отсутствием теней. Но чтобы угадать, с кого писался персонаж, достаточно было увидеть оригинал хотя бы единожды. Несмотря на кажущуюся простоватость, героев узнавали чуть ли не с первого взгляда, и Максим не раз слышал восклицания вроде:

— О, это же наша Семёновна!

Ещё одной отличительной чертой бабушкиных работ были загадочные ореолы всевозможных оттенков. Они переходили из сюжета в сюжет и придавали картинам особую атмосферу — солнечности, отрешённости, безнадёжности, скверны… Ореолы окружали изображённых людей и расползались в стороны — соприкасаясь друг с другом, словно щупальца осьминога или переплетённые ладони. Потому полотна нередко производили двойственное впечатление: персонажи могли улыбаться и выглядеть добрыми, а грязные цвета их ореолов вызывать отторжение.

Учительница Максима, Людмила Андреевна, водившая их класс на выставку в историко-художественный музей, долго разглядывала каждую картину и в конце похвалила Люцию Аркадьевну, назвав её тонко чувствующим человеком, а этот стиль рисования наивным.

А вот маме Максима, Марине Николаевне, работы не нравились — в одной из семейных бесед она заявила, что они «примитивны». И хотя бабушка ничуть не обиделась, даже согласилась, да и в книге про живопись Максиму попадался термин «примитивизм», но слово показалось ему холодным и колючим, и даже в мыслях он никогда не называл им бабушкины картины.

Что же касается «дурацких сказок»… Их не было. Зато у них с бабушкой имелась общая тайна, о которой Максим не рассказывал родителям. Нет, несколько раз пробовал подступиться с разговором, но те реагировали на «затравочные» вопросы с таким неприкрытым сарказмом, что ему быстро надоели эти попытки. Потому-то, когда мать дозналась об их секрете и обозвала его «дурацкими фантазиями заигравшейся в детство старухи», Максим рассердился и возразил, что бабушка, в отличие от неё, никогда не врёт. В конце привёл свежайший пример её лжи, хлопнул дверью и заперся в своей комнате.

Стоял субботний майский день — тот самый день, когда он последний раз видел бабушку. Но в ту минуту, раздосадованный, садясь за стол с книгой в руках, Максим этого ещё не знал. Некоторое время он читал, постепенно успокаиваясь, и вскоре так увлёкся приключенческим романом, что ни за что не оторвался бы, если бы в тихом шёпоте за стеной не расслышал бабулино имя. Нахмурившись, отложил книгу и насторожился. Слухом Макс отличался отменным, почти звериным, поэтому без труда разобрал возмущённые слова матери:

— Пойми, Тимур! Твоя мать мне даже нравится! Но ты слышал его сегодня? Слышал?! Я уверена, это её влияние! Мало того что она рассказывает Максу байки о волшебных невидимых домах и несуществующей сестре-близнеце, так ещё и настраивает его против нас! Ты считаешь нормальным, что она выставляет нас лжецами в глазах ребёнка?

— Не городи ерунды. При чём здесь мать? Думаешь, нужно много ума, чтобы вычислить твоё враньё? Он уже достаточно взрослый, чтобы понять, что ты сейчас сильно устаёшь и по вечерам хочешь отдыхать. А ты зачем-то придумала, что тебе дали на дом проект. Запираешься в комнате, смотришь телевизор и хихикаешь. Сама виновата.

На несколько секунд наступило затишье — до Максима доносилось лишь недовольное сопение матери, не желающей признавать правоту отца, но вынужденной это сделать. Наконец она скрипнула зубами и неохотно выдавила:

— Ну ладно. Допустим, ты --">