Каролина Инесса Лирийская - Обрушившая мир

Пролог. Исповедь

Sofia Karlberg — Take me to the church

Небеса хмурятся и тихо ворчат — на пределе слуха, но сверху будто бы исходит незаметная всем остальным вибрация, утробный рев. Я кусаю обветренные сухие губы, ощущая железный привкус собственной крови во рту, и медленно поднимаю голову. По лицу ударяет резкий порыв ветра, на мгновение оглушивший меня. Сжав кулаки и впившись ногтями в ладони, я иду дальше, по-военному чеканя шаг, вслушиваясь в грохот ботинок по растрескавшемуся асфальту. Небо рычит угрожающе, с липких пальцев вязко капает кровь — алая, почти человеческая. Я иду вперед, не оглядываясь, на подкашивающихся ногах.

В глубине души все переворачивается, надрывно воет и пытается утащить меня как можно дальше от этого места, намоленного, освященного задолго до того, как я решила перевернуть миры. Стараясь не сбиться с шага, я иду дальше, неловко схватившись за ограду, привалившись к ней плечом тяжело: не держит, колени дрожат, ноги, блядь, подламываются. Железо не обжигает, но вызывает нервную дрожь, и, даже когда я отнимаю руку, эта пульсация не угасает.

Передо мной церковь: темная, старая, обветшалая, но хранящая в себе такой ослепительный свет, какого не видели Небеса много столетий — не увидят и теперь уже никогда. Но от маленького покосившегося строения разит такой истинной и светлой верой, что я невольно щурюсь, не в силах смотреть. Спина словно огнем объята, лопатки колет, и мне до боли хочется обернуться и поглядеть, не пылают ли мои крылья.

«Крылья давно уже обгорели, глупая, — шепчет сладкий голос, такой знакомый, но неразличимый. — Больше некуда».

И все равно мне чудится, что они пылают. Ярко, вспыхивая, что сноп соломы, раз за разом. Такие необходимые, они опять сгорают, оставляя меня внизу, на земле — на отвоеванной многими жизнями земле. Кажется, теперь уже навсегда.

Нетвердым шагом я ступаю в церковь, прерывисто дыша. Здесь пахнет ладаном и чем-то неуловимым, и это призвано успокаивать. Меня запах почему-то, наоборот, тревожит, ассоциируясь с угрозой и предательством. Я пытаюсь идти, подняв голову, но, победившая и взявшая свою победу, терплю поражение.

Опять. Не лавровый венок, но терновый венец, и кровь заливает глаза, и впиваются шипы в виски, стискивая, клеймя. На меня в упор смотрит невидящими каменными глазами без зрачков Христос. Улыбаюсь ему устало, как старому врагу.

Падаю на скамью, не обращая внимания на боль, на шепотки вокруг. Я украдкой оглядываюсь, задерживаю взгляд на нескольких прихожанах. Сцепив пальцы, одна из них молится — губы шевелятся, она задыхается, но выталкивает из глотки такие колкие, такие ставшие бесполезными слова. Вторая сидит, словно окаменев, что их идол на кресте, уставившись в стену. Мужчина рядом с ней толком не знает, о чем думает жена, но тоже пришел, нервно оглядывается.

Стоит немного подтолкнуть их — и они полетят в Ад, уповая на своего ушедшего Бога. Просто рухнут вниз, не заметив этого. Нужен лишь маленький неверный шажок, и там, внизу, станет на несколько душ больше. Падение неизбежно, но мне не хочется марать руки, да и нет теперь нужды отвоевывать души Аду: они все ему принадлежат.

Это все равно случится. Не сегодня, быть может, но это произойдет; их судьба предрешена. Как и мира, в общем-то; все миры рано или поздно поглотит жаркий огонь разрушения, вопрос лишь в том, кто высечет его первоначальную маленькую искорку. У кого хватит смелости и безумия повергнуть в прах самое великое и святое, непогрешимое и недоступное…

Я незаметно для себя тихо смеюсь, всхлипывая. Потертые крылья ноют — как же больно, как же невыносимо… как… Христос смотрит на меня и будто бы тоже улыбается грустно и устало; нет нужды спорить, чья боль сильнее. Тех, кто хотел спасти, всегда распинают.

— Ваша очередь, — звучит совсем близко голос.

Порывисто оглядываясь, я вижу молодого человека, с интересом следящего за мной. Он смущенно отводит взгляд, но прежде я замечаю интерес в его глазах. Он чувствует, что со мной что-то не так, хоть и нет у меня сейчас рогов и крыльев, не туманятся мраком глаза, а на глубине зрачка не пляшут искорки пожара; нет, я просто здесь, обессиленная, распятая и казненная. Кривлю губы в ухмылке и киваю.

Моя очередь.

В исповедальне темно и терпко пахнет деревом, и оттого я не могу сосредоточиться, продолжая кусать губы. Потребность во вкусе крови стала непреодолимой, и я ничего не могу с этим поделать, нет сил --">