Элизабет Гаскелл - Занимательно, если не выдумки

семья или, может быть, компания. Я отчаянно запротестовал, увидев, что дворецкий собирается ввести меня, запыленного и перепачканного, в утреннем, далеко не самом лучшем моём костюме, в зал, в котором собралось так много леди и джентльменов, но упрямый старик самым решительным образом вознамерился представить меня хозяину и пропускал мимо ушей все возражения.

Двери распахнулись, и я был препровожден в зал, наполненный удивительным мягким светом. Свет этот, казалось, не имел источника, он не становился ярче или тусклее ни в единой точке зала, он не мерцал, потревоженный движением воздуха, но заполнял собой все щели и уголки, делая всё вокруг необыкновенно ясным. Свет привычных для нас газа или свечи отличался от него, как отличается наша туманная английская атмосфера от прозрачного воздуха южных стран.

В первый момент моё появление не привлекло внимания — гостиная была наполнена людьми, и все они оживленно беседовали друг с другом. Но тут мой приятель дворецкий подошел к статной леди средних лет, роскошно одетой в той античной манере, что опять стала модной в последние годы, и, дождавшись в позе глубочайшего почтения, когда на него обратят внимание, назвал хозяйке моё имя и что-то рассказал обо мне, насколько можно было догадаться по жестикуляции одного и внезапно брошенному взгляду другой.

Дама поспешила ко мне, всем своим видом выражая самое дружеское расположение ещё до того, как смогла подойти настолько близко, чтобы что-то произнести. Но как только она заговорила — и разве это ни странно, — оказалось, что речь её сродни речи самого простого деревенского бедняка^{1}. И всё же она производила впечатление леди благородного происхождения. А манеры можно было бы даже назвать величавыми, если бы не её непоседливость и не столь живое и пытливое выражение лица. Как хорошо, что я перекопал столько книг и словарей по старой части Тура и отлично понимал диалекты завсегдатаев Пятничного Рынка и прочих подобных мест, иначе я просто не смог бы понять красавицу хозяйку, когда она собралась представить меня своему мужу. Муж — добродушный подкаблучник с приятными манерами — был разряжен в пух и прах. И хотя одет он был в том же стиле, что и его супруга, но настолько вычурно и без чувства меры, что я невольно подумал: во Франции ли, в Англии ли, как провинциальны те, кто в слепом увлечении модой становятся посмешищем.

Рассыпаясь в любезностях (всё на том же диалекте) по поводу нашего знакомства, он подвел меня к необычному и очень неудобному мягкому креслу, составлявшему, впрочем, единый ансамбль со всей остальной мебелью, которая легко и безо всякого анахронизма заняла бы достойное место в Особняке Клюни^[3]. Вокруг опять зажурчала французская речь, прерванная было моим появлением, и я наконец смог спокойно осмотреться. Прямо напротив сидела очень миловидная леди. Должно быть, совершеннейшая красавица в юности, она и в старости не потеряла привлекательности, хотя бы благодаря располагающим манерам. Однако полнота дамы была чрезмерна, а увидев её раздутые ноги, лежащие на подушке, я сразу понял, что самостоятельно ходить она не может, и, видимо, причиной всему была эта непомерная тучность. Руки же её, маленькие и пухлые, но огрубевшие и не слишком чистые, смотрелись не так аристократично, как очаровательное лицо^{2}. Платье дамы из роскошного черного бархата с горностаевой отделкой было сплошь усеяно бриллиантами.

Недалеко от этой симпатичной дамы стоял самый крохотный из когда-либо виденных мною маленьких людей^{3}. Но телосложение его было настолько гармонично, что никому бы не пришло в голову назвать его карликом, ведь под словом «карлик» мы обычно подразумеваем нечто непропорциональное и уродливое. Хитрый, жесткий взгляд умудренного житейским опытом человека создавал, однако, совсем иное впечатление, чем можно было бы ожидать при столь мелких, утонченных и правильных чертах лица. Я в самом деле не думаю, что этот человек был равен по положению собравшемуся здесь обществу; его одежда совершенно не соответствовала случаю (хотя он, несомненно, был приглашенным, в отличие от меня — заблудившегося прохожего), а некоторые из его жестов больше всего походили на выходки необразованного крестьянина. Объясню, что я имею в виду: его сапоги явно пережили не одну починку — они не раз получали новую подошву и были не раз залатаны и подшиты со всем размахом сапожницкого гения. Почему же он --">