Юрий Михайлович Семецкий - Душа в тротиловом эквиваленте

тяжелый сон. Большой зал, освещенный мечущимися языками огня. Оранжевое, густо коптящее пламя факелов, бросающее причудливые тени на неровно тесанные глыбы известняка. Стоны, приглушенные ругательства, плач. Запах смерти.

Теперь я знаю: смерть плохо пахнет. В основном, дерьмом и мочой. И совсем немного — кровью.

Я был мальчишкой, забившимся в самый дальний угол этого жуткого места. Мне было хорошо слышно, о чем говорили мужчины. Явно восточный, с обилием горловых звуков язык был понятен.

Тот, что во сне, чувствовал себя трусом и предателем. Ватные ноги не могли сделать шаг навстречу смерти. По ним вяло протекла теплая струйка.

Хорошо, что спрятавшись, я только пил воду. Редко, всего по нескольку глотков из старой кожаной фляги. Иначе было бы совсем стыдно.

Я то открывал, то закрывал глаза. Смотреть было страшно, не смотреть совсем — невозможно. Сердце часто стучало прямо под горлом. Каждый вдох отдавался в ушах громким эхом. Мозг отказывался принимать то, что видели глаза.

Тело отчаянно хотело жить. Я не верил старшим. Они сказали, что смерть лучше, намного лучше того, что придет завтра.

Внутри была уверенность, что смерть — это очень плохо. А добровольная смерть — это еще и грех перед Ним. Некоторые из взрослых говорили так. Вот им я верил.

Почему отец, разомкнув объятия матери, бьет острым железом ей в грудь?! Зачем он убивает сестру и брата?! Почему они так покорны, почему не убегают, как я?!

Я закрываю и снова открываю глаза. Голова идет кругом. И вновь провал в то же проклятое место, пахнущее смертью. Это же сон! Но я принимаю его как реальность и проснуться почему-то не могу.

Люди, вооруженные странными, резко изогнутыми кинжалами, убивают своих близких.

Дядя Эльзар, дядя Авраам, весельчак Борух — я знаю их. Это добрые и хорошие люди. Но они творят смерть. Я не понимаю, что это. Это безумие? Морок? Кошмар? Или так надо?

Но если так надо, то почему? Мутится взгляд, щеки щиплет. Я вижу, но принять видимое не могу. Это бред, кошмар, это немыслимо!

Тем временем, люди кидают жребий. Они выбрали десятерых. Некоторые ложатся на каменный пол. Некоторые кладут головы на колени своим близким. Всех трясет крупной дрожью, но они стараются оставаться неподвижными. Некоторые даже вытягивают шеи, как будто подставляя их под удар. Большинство закрывает глаза. Я — тоже.

По плитам вновь текут ручейки крови, на вытоптанных местах собираются темные лужицы. Становятся резко видны швы между камнями. Там — тоже кровь.

Десятеро снова кидают жребий. Остается один. Остальные ложатся. Все повторяется.

Последний обходит зал с факелом в руках, внимательно всех осматривает. У меня вдруг на мгновение обостряется зрение, и я вижу его лицо. Подробно, как под увеличительным стеклом. Оно в копоти и в пыли, глаза налиты кровью, на коже и в бороде застывают мелкие красные капли. На виске нервно бьется синяя жилка.

Этого не может быть, но мы встречаемся взглядами. Кажется, мне конец. У него в руках длинный кинжал. На руках — кровь. Он сейчас ко мне подойдет, и все…

Затем я слышу:

— БАРУХ АТА АДОНАЙ ЭЛОГЕЙНУ МЭЛЭХ Г`АОЛАМ ШЕГЭЙНУ ВЭКИЙМАНУ ВЭИГИАНУ ЛАЗМАН ГАЗЕ^[1].

И он коротким движением всаживает кинжал себе под челюсть. Себе — как врагу в шлеме, точно под ремень. Брызги крови. Я обессиленно сползаю вниз. Оказывается, во сне тоже можно потерять сознание.

Когда небо начало сереть, с моря пришел туман. И я попытался бежать. Мимо разбитой вчера стены, чадящих остатков сожженного добра, бассейнов с водой.

Подальше от смерти. В серо-коричневую каменистую пустыню, где так редка вода, но так много пещер. Туда, где меня не найдут.

По скользким от росы камням удалось выскочить на Змеиную тропу. Другой дороги все равно не было. Я спешил изо всех сил, пока сумерки, нет жары и можно бежать.

Добежать удалось лишь до первого поворота. В живот несильно ударили тупым концом копья, я сел на задницу и заревел, размазывая грязь по лицу. Патрульные незло смеялись. Привели в чувство парой затрещин, дали глотнуть разведенного водой вина и повели обратно в крепость.

Выживших было немного. Две старухи, трое маленьких девочек, еще одна девушка постарше. Ну, и я. Всех собрали в наскоро установленном шатре. В крепости было нечем дышать от вони и гари. По крайней мере, так говорили солдаты.

Нас опрашивал низенький плотный человечек. У него было неожиданно худое для такой комплекции лицо и большие грустные --">