уже не было. А кто станет ковать гвозди ночью?

Так плелись они, повесив головы, то и дело спотыкаясь и останавливаясь. Вдруг в конце длинной дороги заметили они в кромешной тьме маленький подслеповатый огонек. Пошли солдаты на огонек, приблизились и увидели, что это светится кучка древесного угля. Возле нее на краю канавы сидел цыган. В руках у цыгана были клещи, он придерживал ими гвоздь, а жена его, как водилось в старину, била кувалдой по наковальне.

— Дел о Дел лачи рат^[18], — почтительно поднял шляпу кузнец.

— Здорово, цыган. Сделай-ка нам еще три гвоздя, — и этот тоже отдай нам. Получишь, договоримся сразу, ровно сорок крайцаров, и ни на грош больше.

А надо сказать, что сорок крайцаров по тем временам были большие деньги, тем более для цыгана! Не пришлось его дважды просить. Начал он ковать и уже отточил острие второго гвоздя, как вдруг из пламени заговорили души араба и еврея:

— Брось, цыган, не делай этого! Твоими гвоздями будут распинать самого великого из пророков! Гвозди нужны, чтобы прибить его к кресту!

Ни жена, ни солдаты не слыхали этих слов, один кузнец слышал. Знал он, кто такой Иисус Христос, ему о нем рассказывал один старый гвоздарь. «Но ведь, — думает цыган, — у солдат сила — копья у них острые». Покосился цыган на копья: окровавлены они. Не на шутку струсил цыган. Подал знак жене: бей, дескать, дальше!

Так, выковал он еще два гвоздя и отдал их солдату, а тот спрятал гвозди в свою котомку. Наконец выковал кузнец четвертый гвоздь и бросил его, горячий, на землю, подле наковальни.

Ой, Девла, Девла, велико твое могущество! Ты тогда творил чудо над всеми ромами! Гвоздь не остывал и, раскаленный, лежал на земле. Чего-чего только ни делал цыган — и заливал его водой, и засыпал землей, — гвоздь оставался горячим.

Смотрели, смотрели солдаты, как он мается с последним гвоздем, и смекнули, что тут дело нечисто, и решили они уйти с тремя гвоздями.

Той же ночью и цыган сбежал из тех краев. То здесь разбивал он свой шалаш, то там, то здесь вырывал себе яму, то там. Но никто не знал, почему он места себе не находит. А секрет-то был в том, что, где бы ни начинал цыган работать, всегда один из раскаленных гвоздей не остывал, тлел, словно уголек. Напрасно засыпал его гвоздарь землей и студил водой. Что оставалось делать цыгану? На возок, да и бежать без оглядки по белу свету.

Так и распяли Иисуса Христа тремя гвоздями.

О, драгоценный Делоро! Не карай ты больше наш бедный, разбросанный по свету народ!

•

Боюсь, что тут даже бог не поможет. Я говорю про наши распри. Братья не ладят меж собой, готовы друг друга с бела света сжить, и семьи их враждуют. Кузнец-гвоздарь грызет музыканта, музыкант — гвоздаря, а валахских цыган они бьют сообща. Правда, чего греха таить, бесчинствуют эти валахские вовсю, грабят гаджо. Подавай ему и пляски, и лошадей прекрасных, и золотую упряжь… И все же люди иначе думали бы о валахах, если бы слыхали сказку пуро^[19] валахского цыгана, что слыхал я. Конечно, ее следовало бы рассказывать по-валахо-цыгански, но мы, жители горного края, не очень хорошо знаем их язык.

Прежде мы были птицами,

а из птиц превратились в цыган. У всех цыган прежде были крылья, и кормились мы не трудом и не воровством: летали, как все птицы, и ели то же, что птицы. Осенью, когда судрипе хи одъяри — ну, словом, когда на дворе становилось холодно, — мы, как водится, поднимались и вместе с другими птицами пускались в путь, в далекую Африку. Надоест, бывало, нам на одном месте — мы перелетаем в другое, наскучит и там — опять летим дальше. Так и жили.

Только не думайте, что то была золотая жизнь. Птице, которая в клетке сидит, лучше хотя бы тем, что ее хозяин, глупый гаджо, заботится о ней, чириклори да чириклори^[20] — каждый день насыпает ей свежих зерен. А вольная птица сама должна добывать себе корм. Зато она свободна.

Томясь от голода и жажды, мы уже много дней летели над огромной степью. И вот однажды вечером, или, вернее, в сумерках — еще не совсем стемнело — увидели мы, что под нами проносятся плодородные нивы. Тут наш, то есть птичий, вайда^[21] подал крылом знак, мы спустились и начали клевать тяжелые зерна пшеницы.

Ели мы, ели да так наелись, что в тот --">