Александр Сергеевич Пушкин - Приложения

Борис Годунов

Сцены, не включённые Пушкиным в основной текст.

Ограда монастырская.^[1]

Григорий и злой Чернец.

Григорий.

Что за скука, что за горе наше бедное житьё!

День приходит, день проходит — видно, слышно всё одно:

Только видишь чёрны рясы, только слышишь колокол,

Днём, зевая, бродишь, бродишь; делать нечего — соснёшь;

Ночью долгою до света всё не спится чернецу.

Сном забудешься, так душу грёзы черные мутят;

Рад, что в колокол ударят, что разбудят костылём.

Нет, не вытерплю! нет мочи. Чрез ограду да бегом.

Мир велик: мне путь-дорога на четыре стороны,

Поминай как звали.

Чернец.

Правда: ваше горькое житьё.

Вы разгульные, лихие, молодые чернецы.

Григорий.

Хоть бы хан опять нагрянул! хоть Литва бы поднялась!

Так и быть! пошёл бы с ними переведаться мечом.

Что, когда бы наш царевич из могилы вдруг воскрес

И вскричал: «А где вы, дети, слуги верные мои?

Вы подите на Бориса, на злодея моего,

Изловите супостата, приведите мне его!»

Чернец.

Полно! не болтай пустого: мёртвых нам не воскресить!

Нет, царевичу иное, видно, было суждено —

Но послушай: если дело затевать, так затевать…

Григорий.

Что такое?

Чернец.

Если б я был так же молод, как и ты,

Если б ус не пробивала уж лихая седина…

Понимаешь?

Григорий.

Нет, нисколько.

Чернец.

Слушай: глупый наш народ

Легковерен; рад дивиться чудесам и новизне;

А бояре в Годунове помнят равного себе;

Племя древнего варяга и теперь любезно всем.

Ты царевичу ровесник… если ты хитёр и твёрд…

Понимаешь? (Молчание.)

Григорий.

Понимаю.

Чернец.

Что же скажешь?

Григорий.

Решено!

Я Димитрий, я царевич.

Чернец.

Дай мне руку: будешь царь.

После сцены Ⅵ.^[2]

Где ж он? где старец Леонид?

Я здесь один и всё молчит,

Холодный дух в лицо мне дует

И ходит холод по главе…

Что ж это? что же знаменует?

Беда ли мне, беда Москве?

Беда тебе, Борис лукавый!

Царевич тению кровавой

Войдёт со мной в твой светлый дом.

Беда тебе! главы преступной

Ты не спасёшь ни покаяньем

Ни Мономаховым венцом.—

Замок воеводы Мнишка в Самборе.^[3]

Уборная Марины.

Марина, Рузя убирает её, служанки.

Марина (перед зеркалом).

Ну, что ж, готово ли? нельзя ли поспешить?..

Рузя.

Позвольте: наперёд решите выбор трудный:

Что вы наденете, жемчужную ли нить

Иль полумесяц изумрудный?

Марина.

Алмазный мой венец.

Рузя.

Прекрасно! помните? его вы надевали,

Когда изволили вы ездить во дворец,

На бале, говорят, как солнце вы блистали.

Мужчины ахали, красавицы шептали…

В то время, кажется, вас видел в первый раз

Хоткевич молодой, что после застрелился.

А точно говорят: на вас

Кто ни взглянул, тут и влюбился.

Марина.

Нельзя ли поскорей.

Рузя.

Сейчас.

Сегодня ваш отец надеется на вас,

Царевич видел вас не даром.

Не мог он утаить восторга своего,

Уж ранен он; так надобно его

Сразить решительным ударом.

А точно, панна, он влюблён.

Вот месяц, как, оставя Краков,

Забыв войну, московский трон,

В гостях у нас пирует он,

И бесит русских и поляков.

Ах, боже мой! Дождусь ли дня?..

Не правда ли? когда в свою столицу

Димитрий поведёт московскую царицу,

Вы не оставите меня?

Марина.

Ты разве думаешь — царицей буду я?

Рузя.

А кто ж, когда не вы? кто смеет красотою

Равняться здесь с моею госпожою?

Род Мнишков — ничьему ещё не уступал;

Умом — превыше вы похвал…

Счастлив, --">