Виктор Владимирович Лаврентьев - Человек и глобус

Человек и глобус

КРЯЖЕВЫ Пьеса в четырех действиях с прологом и эпилогом

ПРОЛОГ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА ПРОЛОГА И ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ:

Е л е н а  И в а н о в н а — его жена, 40 лет.

М и х а и л — сын, 24 лет.

Н а д е ж д а — дочь, 18 лет.

Л ю д м и л а — дочь, 16 лет.

О л ь г а — девушка-сирота, 18 лет.

П е т р  Г л а д ы ш е в — 19 лет.

Г л а д ы ш е в  С т е п а н  П е т р о в и ч — врач, его отец, 45 лет.

А н т о н  З о р и н — слесарь, 22 лет.

П л а х и н  Е в г р а ф  С а в в и ч — 23 лет.

П л а х и н  П р о х о р  Д е н и с о в и ч — его дядя, 50 лет.

П р и с т а в.

Ш т а т с к и й.

Время действия 1903—1905 годы.

Высокий, обрывистый берег над излучиной замерзшей реки. Красноватые стволы могучих сосен. Потемневшая дорога, черной ниточкой пересекающая реку, зеленоватые лужицы наледи, сосульки, свисающие с веток сосен, — все говорит о близости весны. Вдалеке, на той стороне, темнеет тайга, а где-то левее лепятся домишки небольшого городка, белеют колокольни церквей. Издалека слышен голос Михея: «Стой, лешак! А вы там не шибко…»

Н а д е ж д а (останавливаясь на самом краю обрыва, заглядывает вниз). Нисколечко не боязно. Полетели?

П е т р. Летим. Чур, не отступать. Ага! Не шали.

Н а д е ж д а. Не буду. Смотри, какая огромная земля и какая красивая!

П е т р. Да. (Пауза.) Чувствуешь? Совсем весенний ветерок. До чего ласковый.

Н а д е ж д а. Его можно прямо пить. (Вдыхает полной грудью.) Вкусный. Когда смотришь далеко-далеко, почему-то кажется, что там, наверное, совсем другая жизнь, другие люди… (Обернувшись, зовет.) Папа! Иди к нам. Отдохни здесь.

П е т р. Идите, Михей Федорович! До ночи успеем, доберемся до дому.

Н а д е ж д а (тихо). И лучше. В потемках меньше прохожих будет на нас глазеть.

М и х е й (подходит, оглядываясь назад). Чужая лошадь. Случись чего — не рассчитаешься с Плахиным. (Снимает шапку, отирает потный лоб.) Какая тут невидаль?

Н а д е ж д а. Смотри. Красиво?

М и х е й (помолчав). Известно — сибирская сторона. Ни конца ни краю. На глаз радует, а отведать охотников мало. Навек оскомину набивает.

Н а д е ж д а. Неправда, что Сибирь угрюмая, лютая. Ее сами люди такой делают.

П е т р. Знаете, Михей Федорович, что писал Чехов, побывав на берегах Енисея? А там глушь еще чище нашей.

М и х е й. Где мне знать. А вам, поди, Дмитрий Иванович про это вычитал?

Н а д е ж д а. Он. И спасибо ему.

П е т р. Слушайте: «Жизнь здесь началась стоном, а кончится удалью, какая нам не снилась».

Н а д е ж д а. И дальше: «Какая умная и смелая жизнь будет на этих берегах…» Ведь не может писатель говорить неправду. Значит, его слова сбудутся. Эта жизнь придет.

М и х е й. Эх! Кто про лучшее не думает? Да вишь, как получается… все оно где-то впереди, а не рядом. Не посмотришь, не ухватишь… То, что сладко, не дается гладко. Другой бьется, бьется, да и голову сложит, а даже самый краешек счастья не увидит. Значит… (Пауза.) Пора двигаться. Важные мы сегодня лесины вырубили. Бревна что надо. Последние. И будет наш дом, дочка, готов. Задумал я его строить, когда ты под стол пешком ходила, и кончаю с твоей помощью. Одолели. Без тесноты заживем. И никакая беда не страшна. Поскачет она, поскачет вокруг, потеребит — и в сторону. С целой семьей ей не совладать… Вот, Петр Степанович, когда стану стариком, тужить мне не придется. Вся семья под одной крышей. Дети есть, внуки будут. Какое мне еще счастье искать? (Одному Пете.) Узнает твой отец, что за нами в тайгу увязался, — попадет, наверно?

П е т р. Скажу, что был у товарищей.