Татьяна Кошкина - Опьянение

беззащитная на этих темных покрывалах вызывала желание чувствовать её всем телом каждую секунду, поглотить её, сделать частью себя и никогда не возвращать в этот мир крови и жестокости.

— Тссс, — тихо, почти в самые губы, — забудь те прикосновения. Запомни эти.

Он чувствовал, как София напряглась, стоило руке скользнуть вниз. Несколько мгновений назад она была полностью расслаблена и ловила каждое его прикосновение со всем жаром. Сейчас же испуганно замерла.

— Забудь. Забудь. Забудь, — он прикасался к самым чувствительным точкам снова и снова, — больше никогда, никто, кроме меня.

— Да, — легкое слово, слетевшее с губ, и тело до которого он так неистово пытается достучаться, расслабляется и отвечает.

Ворон поймал её губы. Никогда он не испытывал ничего подобного. Она прикасалась к нему, но боли не было. Только все сильнее возрастающее желание, не опьяняющее до безумия, а завладевающее телом постепенно. Мысль «не причинить боль» держалась в голове и не давала потерять разум.

— Сейчас будет больно, — он тянул до последнего, глядя, как в его руках бьется эта разгоряченная ожиданием птичка.

— Медленно, не спеши, — девушка зажмурилась, ожидая обещанную порцию боли.

— Смотри на меня, — Ворон прикоснулся губами к кончику её носа. София послушно открыла блестящие, темно-карие, наполненные светом глаза. Даже, когда она вздрогнула и тихо пискнула от боли, он продолжал шептать давно забытую в этом мире темноты фразу: «Я люблю тебя».

* * *

Воздуха отчаянно не хватало. Он до остервенелой боли сжимал подушку, рычал, метался. Зачем? Зачем показывать ему это? Кого нужно убить, чтобы перестать видеть этот сон? С губ сорвался нечеловеческий стон. Ворон поднялся и в бессильной злобе несколько минут бил руками стену.

Он снова испытал это. Близость тела, духа, чувств. Пусть только во сне. Это была эйфория, чувство полета и нового желания, рождение силы жить дальше и менять мир к лучшему. Ради неё. Он не понимал, почему мир отказался от этого. Зачем променял эти яркие, невероятные ощущения на их жалкую изуродованную копию. На пустое извержение семени в максимально узкое лоно, на извращенные игры ради новых ощущений, когда достаточно было просто любить. Когда убийца стал романтиком? Он не мог задать себе этот вопрос, потому что не знал, что такое романтика.

Наблюдатель с трудом пришел в себя. Он был слаб, как никогда раньше. Ворон словно заключил его внутри себя навсегда, не давая выбраться наружу. Что за безумие охватило этого все-таки человека?

* * *

— Хозяин… — шепнула Эми и вжалась в стену, давая дорогу тому, что осталось от Ворона. Второй день в доме были завешаны зеркала, горели свечи и пахло ладаном. Завтра страшный день, который не отпустит его. Это понимали все обитатели дома. Это понимала свора, подчинившаяся ему. Это понимал Ворон, сейчас стремительно идущий туда, где лежало то, что осталось от его света.

Он не обратил на Эми никакого внимания, крепко сжимая в руках что-то плоское, небрежно завернутое в газету. Она не смогла рассмотреть, что это было, и обреченно скрылась в тени. Подходить сейчас — безумие.

Ворон вошел в некогда парадный зал дома. Огромная комната с высокими потолками, отдельным выходом на задний двор и готичными арочными сводами дверей и окон, сквозь которые попадал в дом всегда рассеянный облаками свет.

Увидев мужчину, молильщицы в испуге выбежали из зала. Он им казался демоном, пришедшим за невинной душой, которую они наивно пытались отправить к Богу. Но Ворон знал — от них отвернулись. Если наверху кто-то и есть, он бросил этот мир давным-давно, не оставив ни единого шанса на спасение.

Наблюдатель внутри насупился, искренне сожалея, что не может объяснить этому телу правду. Это не Создатель отвернулся от людей, а люди отвернулись от Создателя. Убили свет. Медленно и методично сотни лет они истребляли все светлое и чистое. Постепенно, разумеется. Тьма коснулась всего: семейных ценностей, человеческих качеств и даже творчества. Все стало подчиняться ей, тьма стала проникать в души людей, по капле наполняя их до тех пор, пока не выбралась на свободу. Поглотила дух, застелила белыми облаками и сожгла тела черным дождем.

Мужчина одним движением смел с каминной полки иконы. Грохот. Звон стекла. Тишина. Когда разрываешься на части, бумага рвется особенно хорошо. Молча, он водрузил на полку портрет: девушка и солнце, играющее в --">