Ирина Борисовна Седова - Метафорическая призма

Соседки улыбаются и сжимают в руках телефоны, готовые к срочной рассылке новости.

– У меня молоко пришло, что делать? – робко спрашивает Айнура у доктора, уже выходящего в коридор.

– Придётся сцеживать руками и выливать. Кормить тебе пока нельзя. Я попрошу нянечек, чтобы подошли и помогли.

Дальше в палате начинается радостная суета, соседки без конца звонят родственникам, объясняя, где лежит атласный конверт для ребёнка и бумажные конверты для врачей. Айнура сквозь навалившиеся сны и отчаяние чувствует, как тяжелеет её грудь, наполняясь чем-то

таким, чему невозможно противостоять.

Когда счастливых соседок с их здоровыми детьми забирают их радостные мужья, Айнура остаётся в палате одна. Вчера, когда её позвали в детское отделение, она видела дочь. Маленькую, с густыми чёрными волосами, оплетённую трубочками внутри прозрачного

кювеза. Рядом лежали и другие дети, но лишь увидев эту девочку, Айнура почувствовала, как внутри живота сжалось то место, что вынашивало эту малышку из кювеза восемь беспокойных месяцев. Утром третьего дня дежурная сестра заглядывает по очереди во все двери, напоминая молодым матерям о необходимости забора крови и получения уколов. Последняя дверь, ровно напротив сестринского кабинета, уже открыта.

В утренних сумерках на заправленной кровати сидит, готовая к выписке и одетая в своё, Айнура. Толстая чёрная коса аккуратно закручена на затылке. Одной рукой девушка достаёт из разреза блузки тугую грудь в голубых прожилках, другой пытается нажимать на неё так, как показали вчера грубые бесцеремонные нянечки. Прямо под грудью, на её коленке, стоит пустая баночка из-под йогурта, в которую неравномерно то стекает, то брызгает материнское молоко.

Туда же капают и слёзы, которые нечем утереть.

Дружок

– Мам, я обувь снимать не буду, у тебя все тапки и пол в кошачьей шерсти. В прошлый раз даже носки выбросила.

Алёна недовольно поджимает губы, глядя в зеркало, и идёт в ванную комнату. На раковине лежит такой жалкий обмылок, что она просто ополаскивает руки под тёплой струёй. Затем стряхивает воду с рук, избегая несвежего полотенца. На кухне охает Анна Ивановна, разбирая привезенный дочерью пакет с продуктами.

– Ну зачем же всё такое дорогое? И маслины – разве я буду их есть? Забери, а? – Анна Ивановна раскладывает по полкам старого маленького ЗИЛа деликатесы, и начинает шаркать между плитой и столом. – Картошечка сварилась, из селёдки выбирала косточки целый час!

– Тут даже сесть негде, мам. Всё в шерсти. Брысь! – Алёна машет ухоженной рукой на серую кошку, и та недовольно спрыгивает со стула. Анна Ивановна расстилает на стул кухонное полотенце – на этот раз чистое, из шкафа. Выставляет перед дочерью свой обед, та морщась, присаживается. – Ладно, давай маслины откроем прямо сейчас!

Алёна оглядывает знакомую кухню. Вот эти занавески тут висят ещё с выпускного класса. Вот эта селёдочница с золотым ободком напоминает шумные семейные торжества. А ножка табуретки сохранила следы собачьих зубов.

– Как ты живёшь с этими кошками? Вонь, шерсть, и, наверняка, спят в твоей кровати. Дружку ты никогда такого не позволяла. Помнишь, он каждую ночь залезал к тебе в ноги, а ты ругалась и сталкивала его на пол?

– Зато потом он шёл к тебе, и уж ты-то его пускала прямо на подушку! Вонял, он, кстати, не меньше кошек, но его ты почему-то терпела.

– Помнишь, как я с ним вышла гулять зимой в той дурацкой шубке из искусственного советского меха? Стала кататься по ледяной дорожке. Дружок в восторге бегал за мной туда-сюда. И лаял, как будто требовал объяснений этого фокуса. А потом я упала и никак не могла подняться. Он хватал шубу зубами, чтобы поднять меня. – Взгляд Алёны, остановившийся на оконной раме, но предназначенный совсем не ей, становится нежнее. – Досталось же ему потом за оторванный воротник!

– Да, шубка была хорошая, на новогоднюю премию тебе купила. А теперь думаю, может зря я тогда его так налупила, надо было сдержаться, выждать, пока злость пройдёт, и пришить этот воротник молча…– Анна Ивановна, наконец, решается присесть рядом с дочерью. – Попробуй селёдку-то.

– Фу, я такую не могу есть, я люблю финскую в горчичном соусе. А Дружок, помнишь, всё мог съесть – и селедку, и макароны, и манную кашу. – Алёна снова даёт слабину, но тут же прячет улыбку. – А кофе есть у тебя?