Брэм Стокер - Скорбь Сатаны (Ад для Джеффри Темпеста)

я напишу ей и все расскажу — все, даже о страшных неведомых мирах за пределами неизвестной страны вечного льда и снега. Но теперь я решил остаться один, бороться, как должен бороться человек, не ища ни помощи, ни сочувствия, не полагаясь на свое я, а только на Бога. Кроме того, я не мог заставить себя взглянуть опять на Виллосмир. Он был для меня местом ужаса; и, хотя лорд Эльтон с курьезным снисхождением, сознавая, что благодаря мне он получил назад свое поместье, пригласил меня остаться там и выразил некоторое сожаление о моих «тяжелых финансовых потерях», — я понимал из его тона, что он смотрел на меня, как на полоумного, после моего отказа возбудить дело против моих бежавших поверенных, и что он предпочел бы, если бы я отказался от приглашения. И я отказался; даже когда настал день его свадьбы с Дайаной Чесней, отпразднованный с пышностью и великолепием, я не поехал туда. В напечатанном списке гостей, появившемся в газете, я без удивления прочел имя: «Князь Лючио Риманец».

Я теперь занимал скромную комнату и приступил к новому литературному предприятию, избегая всех, кого я прежде знал, так как, будучи теперь почти бедным человеком, я узнал, что чопорное общество пожелало вычеркнуть меня из своего визитного списка. Я жил со своими скорбными мыслями, размышляя над многими вещами, мужественно направляя себя к смирению, послушанию и вере, и день за днем я боролся с чудовищем-себялюбием, представлявшимся мне в тысяче личин при каждой перемене в моей собственной жизни так же, как и в жизни других. Мне нужно было переделать свой характер, поборов упрямую натуру, которая бунтовала, и заставить ее упрямство служить для достижения высших целей, чем мирская слава. Задача была трудна, но с каждым новым усилием я делал успехи.

Так я прожил несколько месяцев в горьком самоунижении, как вдруг весь читающий мир наэлектризовался новой книгой Мэвис Клер. Мой первый труд, еще недавно пользовавшийся благосклонностью, был опять забыт и отброшен в сторону; ее труд, поносимый по обыкновению критиками, — вознесся к славе широкой волной общественной хвалы и энтузиазма. А я! Я радовался! Больше не завидуя ее славе, я стоял поодаль, глядя на ее триумфальную колесницу, убранную не только лаврами, но и розами — цветами народной любви и почитания. Всей душой я преклонился перед ее гением. Всем сердцем я чтил в ней чистую женщину! И, в самом разгаре ее блестящего успеха, когда весь свет говорил о ней, она написала мне простое маленькое письмецо, такое же грациозное, как и ее прелестное личико:

«Милый мистер Темпест!

На днях я случайно услышала, что вы возвратились в Англию. Поэтому посылаю эту записку через вашего издателя, чтобы выразить мой искренний восторг по поводу успеха, которого теперь достигла ваша интересная книга после интервала ее искуса. Мне думается, что оценка вашего труда публикой должна утешить вас в ваших великих потерях в жизни и состоянии, о которых я не буду здесь говорить.

Когда вы почувствуете, что в состоянии опять взглянуть на места, которые теперь, я знаю несомненно пробудят в вас печальные и мучительные воспоминания, не приедете ли вы повидаться со мной?

Ваш друг,

Мэвис Клер»

Мои глаза заволоклись туманом; я почти чувствовал ее милое присутствие в моей комнате; я видел нежный взгляд, лучезарную улыбку, невинную, хотя серьезную, жизнерадостность, исходящие от светлой личности самой приятной женщины, какую я когдалибо знал. Она сама назвалась моим другом!..

Это была привилегия, которой я чувствовал себя недостойным. Я сложил письмо и положил его на сердце, чтобы оно служило мне талисманом… Она, из всех блестящих созданий на свете, несомненно, знала тайну счастия…

Когда-нибудь… да… я поеду и повидаюсь с ней… с моей Мэвис, которая поет в своем саду лилий, — когда-нибудь, когда у меня достанет силы и мужества сказать ей все — кроме моей любви к ней. Когда я сидел, размышляя таким образом, странное воспоминание пришло мне в голову… Мне чудилось, что я слышал голос, похожий на мой собственный, который говорил:

— Подними, о, подними скрывающее тебя покрывало, дух Города Прекрасного. Так как я чувствую, что прочту в твоих глазах тайну счастия.

Холодная дрожь пробежала по мне; я вскочил в ужасе. Высунувшись из открытого окна, я глядел на суетливую улицу внизу, и мои мысли вернулись к странным вещам, которые я видел на Востоке: лицо умершей египетской --">