Бентли Литтл - Письма, несущие смерть

появились. Не осталось ни одного из кланявшихся мне мужчин. Откуда-то издалека послышались крики. Крики радости, сказал я себе, хотя и не был в этом уверен. Крики Писателей Писем, освобождающихся от оков, как я попытался убедить себя, крики людей, возвращающихся к нормальной жизни в реальном мире. Теперь они будут использовать свои таланты, чтобы привлекать к себе возлюбленных, и жаловаться на не очень качественные развлечения, и вообще делать все, что их душам угодно.

А может, кричали те чиновники, возвращаясь в свой ад.

И это меня устраивало.

Отверстие в стене и письмотека за ним исчезли. Исчезли и трон, и труп монстра у его основания. Пропитанные чернилами газеты удивительным образом трансформировались в ковер.

Я вернулся в домик Эдсона.

На рабочем столе в кухне надрывался сотовый телефон. Я схватил его, больше не опасаясь звонившего, больше не прячась ни от кого и ни от чего. Звонил Эдсон. Он обрадовался, услышав мой голос, сказал, что очень обо мне тревожился. Читая между строк, я понял, что он тревожился не за мою или свою безопасность, а за мое душевное здоровье. Я спросил, не читал ли он в газетах, не видел ли по телевидению сообщений об убийстве моей матери. Он ответил отрицательно и осторожно намекнул, что, вероятно, я ошибся, что должно быть какое-то другое объяснение. Я не рассказал ему о залитых кровью полу и стенах, но предположил, что он, возможно, прав, что я действительно мог ошибиться, однако свяжусь с полицией и выясню, что на самом деле произошло.

Разговор с Эдсоном помог мне успокоиться, приспособиться, осознать реальность окружающего. Вспомнилось, как мы подростками болтали по телефону, ругали ненавистных учителей, обсуждали девчонок, которые нам нравились. Я наслаждался простым человеческим контактом и впервые на своей памяти чувствовал себя свободным, свободным от неведомых преследователей, свободным от назойливой веры в необходимость сочинять письма, свободным от убеждения в том, что если я не пишу письма, то не исполняю своего предназначения.

Отключившись, я открыл парадную дверь и проверил почтовый ящик.

По привычке.

Письма не было, но на земле под ящиком лежала маленькая коробка, как следовало из надписи, от Патрика Скоулдера, частного детектива, которого я нанял для розыска Викки и Эрика. Я принес коробку в дом и открыл ее. И нашел отчет и видеокассету. В сопроводительном письме Скоулдер докладывал, что прислал результаты своих трудов по почте, поскольку не смог связаться со мной по телефону.

Я хотел посмотреть видеозапись, но сдержал себя и сначала прочитал отчет. Как утверждал Скоулдер, Викки снова жила в Бри, работала на старом месте. Она ни с кем не встречалась и в свободное от работы время заботилась об Эрике. Эрик посещал школу Монтессори, предлагавшую группу продленного дня.

Я глубоко вздохнул и взялся за видеокассету. Дрожащими руками вставил ее в видеоплеер. Включил телевизор.

И увидел их обоих. Они гуляли в парке. Викки сидела на скамейке, смотрела, как Эрик играет с другим маленьким мальчиком. Я никогда не видел ее в этих шортах и простой маечке без рукавов — и она показалась мне прекрасной. Ее волосы были длиннее, чем я помнил, и волнистее, видно, она что-то с ними сделала. Результат оказался сногсшибательным.

Эрик подрос почти на целый фут, с личика сошла детская припухлость. Он все еще был маленьким мальчиком, но я уже видел в нем черты будущего подростка и ненавидел себя за то, что упустил полтора года его жизни. Это была не моя вина, а если и моя, то косвенная, но я злился на себя за то, кем я был, за то, чем я был, за то, что мне не хватило сил побороть свое пристрастие.

Ну, теперь-то все кончено.

Эрик подбежал к Викки, обнял ее, что-то сказал ей на ухо, и она рассмеялась.

Я заплакал. Слезы приносили и облегчение, и боль, но я не пытался подавить их, и они просто текли по моим щекам. Я не привык к такому свободному выражению чувств. В моей жизни оставалось так мало места надеждам, что я привык подавлять любые эмоции, напоминавшие мне о том, что я имел и потерял и вряд ли когда-нибудь верну. Но теперь я рыдал, как дитя, и мое сердце разрывалось от любви к Викки и Эрику. За прошедшее после развода время мой разум как-то преуменьшил грязь, окружавшую наш разрыв. Может, и с Викки также? Может, она уже не ненавидит меня, как полтора года тому назад? Однако она несомненно получала анонимные письма и считает меня отвратительным отцом.

Я плакал и --">