Петра Хаммесфар - Сестра

сказала я только.

Я снова спустилась вниз, в зал. Фрау Шюр стояла возле телефона — плача, что-то бормоча, растерянно тряся головой. Проходя мимо, я еще раз похлопала ее по плечу.

«Все уже кончилось», — сказала я. Потом я пошла в кабинет Роберта и села за его письменный стол. Там я и сидела, пока не приехала полиция.

Дом сразу наполнился. Сначала приехали двое в униформе, один из которых забрал кольт из моих рук и остался стоять возле меня, пока второй поднялся наверх, потом спустился вниз и пошел снова к патрульной машине. Потом приехали другие полицейские и среди них, также, Волберт со своим подопечным. Потом подоспел врач, который должен был еще и об Изабель позаботиться. Потом появились санитары, ушедшие, однако, снова — несолоно хлебавши. А напоследок объявился еще и Пиль — какой-то дурак его вызвал — и теперь ругался с Волбертом.

Поскольку Волберт ускорил мою выписку из клиники, поскольку Волберт не был специалистом, а только слепым идиотом. Пиль действительно так сказал — слепой идиот, глухой ко всем предостережениям. Он ведь его предупреждал, ссылаясь на положение в доме. Многократно он ему объяснял, что о несчастном случае с Лучией, мне нужно было, по-любому, еще в клинике сообщить, и потом несколько дней за мной понаблюдать. На фрау Шюр нельзя было полагаться. Изабель с Йонасом должны были переехать в какой-нибудь отель, для их же собственной безопасности. И так далее.

Пиль хотел сделать мне укол. Волберт это предотвратил. Вместо этого он показал мне ордер на арест. Он даже казался грустным, считал, что я абсолютно напрасно сделала себя виновной.

Примерно в то время, когда я спускалась в подвал, он как раз сидел напротив одного прокурора, который, после ознакомления с результатами следствия, выписал ордер на арест. Только поэтому Волберт так быстро приехал, поскольку он и так уже был на пути сюда, чтобы произвести взятие под стражу.

Когда я прочла имя на бумаге, то мне пришлось засмеяться. И я не могла сразу остановиться.

Я была права все эти месяцы, не по всем пунктам, но с первой минуты. Только, при всех своих подозрениях и при всех предположениях, я была настолько слепа, что слепее просто не бывает. То, что показал мне Волберт, было приказом о взятии под стражу Хорста Фехнера, по подозрению в убийстве Йонаса Торховена.

Что касалось убийства Роберта, как Волберт объяснил мне позже, когда я смогла прекратить смеяться, то тут приходилось удовлетвориться косвенными уликами. А что касается убийства Лучии, то в это дело вообще не представляется возможным внести ясность. Если только Изабель не преподнесет признание. В настоящее время она была не в состоянии предоставить информацию. Что до меня, то я не нуждалась ни в какой информации. И тут Волберт полностью разделял мое мнение.

Возможности судебной медицины тоже имели свои границы. И тупой удар оставался тупым ударом. Был ли он нанесен ребром ладони или последовал вследствие падения на ступеньку лестницы — этого никто не мог сказать с последней достоверностью. Точно было установлено лишь то, что нога Лучии была сломана уже после наступления смерти, так же, как и ее многочисленные ушибы. Она могла бы, при падении с лестницы, прежде всего, сломать себе шею.

Волберт в это не верил. Для Хорста Фехнера не составляло труда убить Лучию одним ударом, сбросить ее с лестницы, броситься обратно в свою комнату и снова улечься в ванную. Откуда выбраться потом, ему помогали двое добрых служащих полиции, потому что бедная Изабель не могла с этим одна справиться. А тот факт, что Хорст Фехнер с ранней юности занимался многими видами спортивной борьбы — какое это имело значение?

Волберту и мне — нам не нужны были больше никакие доказательства, мы оба знали, что тут разыгралось. Смерть Роберта на одной безлюдной стоянке, смерть Лучии в последней комнате на галерее. И, чтобы не забыть — смерть одного славного, добродушного, честного, трудолюбивого человека, по имени Йонас Торховен, который не хотел иметь ничего общего с кознями своей младшей сестренки.

И по этому делу имелась цепочка доказательств, причем почти без пробелов, совместно построенная работниками полиции, служащими фирмы и одним, тощим, как щепка, мужчиной, который, одним далеким днем, при воскресении плоти, должен будет остаться лежать, так как не было на нем этой плоти — настолько он был худым. Что ж, тогда Биллер сможет составить мне компанию — тем далеким днем.

Пять --">