Александр Зорич - Танцы втроем

почти сторона, таким обычно лепят для острастки по два года условно. Ну разве Костику светит что-то вроде соучастия в убийстве, но по-любому простор для действий адвокатов практически не ограничен.

Что-то синее и мигающее показалось слева. Пельшовская тачка с мигалкой. Где он только ее стибрил?

– Володя, я уже устал ждать! – Крикнул Пельш. – Говори, чего делать надо!

– Слава, вызовите сюда какую угодно милицию и ловите Костика, это такой тип с серьгой, – приказал я Золотареву, подталкивая его к машине Пельша.

– А ты?

– А я осмотрю трофеи, – сказал я, потому что все равно бегать уже не мог. И, признаться, совершенно не хотел. В основном я хотел спать.

Я полез в полумрак фургона.

***

16 мая, 14.44

В ящиках, которые грузили люди Сапегина, ничего не было. Оно и понятно – их паковали сотрудники дома моды и там действительно было шмотье, шмотье и еще раз шмотье. Плюс осветительная аппаратура и прочая ерунда. Но вот у задней стенки фургона нашлось-таки кое-что интересное. Четыре таких же ящика, как и прочие, с фирменными наклейками все того же дома моды "Натали", но внутри каждого вместо вечерних туалетов – аккуратный контейнер в стружках. А внутри контейнеров – статуэтки, раковины, сутра, написанная на листке с дерева, засушенном… И далее по списку. Каждый предмет любовно упакован на свой лад. Как они собирались протащить все это через границу? Наверняка свои люди на таможне. За все заплачено.

За моей спиной кто-то постучал в стенку фургона.

– К тебе можно, Володя?

Я обернулся. Ну да, Булавин собственной персоной.

– Добрый день, Глеб Георгиевич.

Булавин вошел в фургон и заглянул внутрь только что развороченного мной контейнера.

– Красота, – сказал он, вертя в руках расписную раковину.

– Глеб Георгиевич, – начал я, устало опускаясь на один из ящиков. – Хоть раз в жизни объясните мне, что происходит.

– Что происходит? Ничего особенного, Володя. Оперативная группа под руководством майора Шумеева при содействии младшего следователя Золотарева двадцать минут назад задержала преступную шайку в составе пяти человек, занимающуюся нелегальной торговлей антиквариатом. Тебя здесь нет и никогда не было. За провал дела Рубиной я предлагаю тебе на выбор: либо уволиться из Управления…

– Уволиться?! – Не выдержал я. – А вот это?

Я потряс перед его носом кассетой с копией записи разговора в ресторане.

– Что бы там ни было, Володя, – спокойно сказал Булавин, – ты меня не дослушал. Так вот, либо уволиться из Управления, предварительно приняв от Золотарева и благополучно завалив дело Смолича… Мы ведь оба догадываемся, кто палил в него и в тебя той ночью… Либо получить погоны майора, но тогда уж извини, дорогой, придется тебе кое-кого по этому делу осудить и посадить. Потому что даже Золотареву может хватить ума раскопать "сестричку" Воробьевой. Ты понимаешь меня, Володя?

– Понимаю, Глеб Георгиевич. Я беру дело Смолича.

Как не понять тебя, дядька с рожей грибника? Да, говорит он, ты большой молодец и очень хорошо вычислил Смолича. Ты сдал нам Сапегина. Но ведь Смолича кто-то убил? А кто будет отвечать за его убийство? То-то. Выходит, косвенно отвечать должен я.

– Молодец. Кстати, что ты вытворил с Сапегиным и его водителем? К ним прикоснуться страшно – валяются, как мертвые, а крови нет.

Я не без гордости вытащил и разложил перед Булавиным все свои пистолеты – чего тут таиться?

– Вот этот ствол, Глеб Георгиевич, – я указал на пистолет со свинченным глушителем, – был просто заряжен холостыми. Вот этот, – я ткнул пальцем во второй, – боевыми, но мне его, слава Богу, доставать не пришлось.

– А этот? – Заинтересованно буркнул Булавин.

– Тоже холостыми, но в глушителе был один кустарный газовый заряд. Его-то и получили Сапегин с водителем.

– Так значит, они живы. То есть найдется, кому сесть на скамью подсудимых, – как мне показалось, с тенью сожаления буркнул Булавин.

Я не мог больше скрывать своих подозрений и, прямо глянув Булавину в глаза, отчеканил:

– Товарищ полковник, у вас есть что-то общее с Сапегиным.

Булавин помолчал, не отводя взгляда. Наконец сказал:

– Володя, я мог бы накрыть тебя матом. Я мог бы рассмеяться тебе в лицо и покрутить пальцем у виска. Но ты умный человек и ты все равно мне не поверил бы. Кроме этого, я совершенно искренне уважаю тебя. Поэтому я скажу тебе правду. И именно потому что ты умный человек, мои слова никогда не пойдут дальше твоих ушей. С --">