Магдален Нэб - Фамильные ценности

куска, но проглотить не смогла. Пыталась, но во рту пересохло, и попытка чуть не вызвала рвоту.

— Извините, пожалуйста. Не могу проглотить. Это не из-за еды — она очень хорошая, — наверное, из-за хлороформа. Я просто не могу глотать. Простите.

Как будто на званом обеде кто-то отказывается от добавки: «Что-то не хочется, но право же, это великолепно, нет, в самом деле…» Возможно, мне еще долго не предложат ничего другого, но здесь я была бессильна. Он заставил меня выпить немного воды. Я не смогла открыть бутылку одной рукой (позднее научилась поворачивать пробку зубами), поэтому он открыл сам. Я взяла бутылку — хотя одной рукой даже с этим было трудно справиться, бутылка была из мягкого пластика и полная, — лишь бы не чувствовать запаха никотиновых пальцев.

И тут мне пришло в голову: странно, но Никотиновые Пальцы был со мной в пещере один. Где водитель и человек с переднего сиденья, заявивший, что он главный? Ушли? Вероятно, да. После того как я попила, он повозился вокруг немного и убрался, не сказав ни слова. Я слышала шорох и шуршание одежды, пока он полз к выходу. Я осталась одна, напряженно прислушиваясь, страшась, что один или все они вернутся, снова будут бить, могут изнасиловать меня, пока я в цепях, могут обнаружить мою позорно мокрую одежду, почувствовать этот мерзкий запах, как я ощущаю их вонь. Наверное, я пролежала так не один час, пока не поняла, что они не вернутся. Никто не вернется. Это навсегда. Они могут не спешить требовать выкуп. Если я останусь лежать здесь, связанная, не нужно рисковать и носить мне еду. Меня никто никогда не найдет.

Я не плакала. Думаю, плачут для того, чтобы привлечь внимание, получить помощь и утешение, как вы считаете? Поэтому плачут младенцы. Они не могут ни ходить, ни говорить, не могут попросить еду, если голодны, переодеться в сухую одежду. Они могут только плакать, но они точно знают, что кто-нибудь непременно придет. Я ощущала себя младенцем — все детские проблемы налицо: мне было холодно, одиноко, я была мокрой и голодной. Слегка все-таки всплакнула, но скоро перестала. Зачем?… Никто не придет. Никто не услышит. Меня похоронили заживо, а жизнь шла своим чередом.

Я не возражаю против смерти вообще. Мы все умрем. Но я хочу умереть достойно, чтобы о моих останках позаботились. Хочу, чтобы пришли попрощаться друзья, чтобы могила была усыпана цветами. Как правило, человек не думает о смерти, но, если вынуждают, как это случилось со мной, надо позаботиться о том, как умрешь. Это последнее, что мы совершаем, и конец должен соответствовать тому, что мы сделали в жизни. Знаете ли, у меня было много времени для размышлений, но, хотя вы так терпеливо слушаете, это явно не то, что вам необходимо. Я замерзла… У вас есть еще одеяла? Они ведь из тюрьмы? А впрочем, мне все равно, ведь и я — бывшая заключенная. Благодарю вас.

Та ночь показалась мне самой длинной. Я совсем не спала — сохранялось ощущение, что сон подобен смерти. Если мне суждено умереть в этой пещере, лучше бодрствовать. Я буду изо всех сил стараться жить, даже в цепях, в темноте. В конце концов, мозг продолжает работать, а еще говорят, что смерть от голода не мучительна — ослабеваешь так, что уже ничего не чувствуешь.

Что меня действительно угнетало — это темнота. Полная темнота. Дело не только в недостатке света, а в том, что тьма поглощает тебя, от нее не уйти, она будто живая. Через какое-то время начинаются видения, мозг что-то изобретает, потому что не получает ни малейшей информации. Вокруг танцуют какие-то светящиеся червячки, появляются странные призрачные фигуры, вырастают до невероятных размеров. От них некуда бежать. Абсолютная тишина тоже играет злые шутки, она заставляет придумывать звуки, голоса — что угодно, лишь бы заполнить пустоту.

Я попыталась успокоиться, подумать о своей жизни и попрощаться с ней. Наверное, я пыталась восстановить утраченное чувство собственного достоинства, но это было невозможно, мысли путались, изводили и смущали. К тому же я задыхалась. Как велика эта пещера? Сколько еще воздуха в ней осталось? А вдруг они завалили вход? Смерть от удушья — это худшее, что я могла вообразить. Я не страдаю клаустрофобией, но вот плавать долго, например, не могу: боюсь задохнуться, если опущу лицо в воду. Сын всегда смеялся, что, когда я плаваю, голова храбро торчит вверх, словно у утки, и часто передразнивал, двигаясь за мной и копируя движения.

Именно страх перед удушьем заставил меня двигаться, я села, опираясь на --">