Анатолий Борисович Баюканский - Черный передел. Книга II

человек под номером, одетый в робу зека, тащился по болотистой тропе, съедаемый заживо комарами, на лесоповал. А завтра? Что будет с ним завтра? На воле, по слухам, все переменилось.

Недавно к ним в северную «девятку» доставили под усиленным конвоем странного вида человека – политического заключенного. Такое было в «девятке» впервые, тут отбывали сроки уголовники. И вдруг… Даже тюремный «телеграф» ничего не успел сообщить о новом обитателе первого барака, с которым почему-то сам начальник лагеря поздоровался, как с равным, за руку. Вскоре все выяснилось. Оказалось, что новоявленный зек работал личным поваром у самого Генерального секретаря ЦК КПСС Черненко, был давно с ним знаком. И вдруг… Как-то в гости к Константину Устинычу приехал министр внутренних дел генерал Федорчук. День был субботний, и намечалось обычное широкое застолье. Федорчук привез Генеральному в подарок огромного сома, которого якобы самолично выловил. Повару приказал обжарить рыбу, что и было сделано. Один из охранников, что всегда снимал пробу со второго блюда, отведал жареного сома, похвалил. А когда рыбы поел Генеральный, то вскоре слег. Врачи констатировали сильное отравление. А вскоре и вовсе дал Генеральный «дуба». Тогда-то и взялись за повара. Судила его при закрытых дверях «тройка» военной коллегии. Приклеили десять лет лагерей усиленного режима.

Зеки в «девятке» долгое время не давали проходу бывшему шеф-повару, насмехались над ним и его хозяином Черненко.

Нынче на смену больному Черненко пришел вполне здоровый лидер – Генсек Михаил Горбачев, ошеломивший весь народ смелыми речами и обещаниями все перекроить и перестроить. Он как-то ловко и в нужный момент вынырнул из-за широких спин престарелых советских вождей. Как давным-давно заведено в России, почивших в бозе вождей положено хаять без устали, взваливая на них вину за все промахи и преступления прошлых времен. Однако Горбачев никого поначалу не ругал. Он просто объявил на всю страну о том, что станет родоначальником нового передела. Что так, как прежде, жить больше нельзя. Началась перестройка. Русич, помнится, слушая диковинные рассказы людей с воли, с удивлением вспомнил, еще во времена царя Александра II все происходило почти как сегодня. Он читал, что и тогда в ходу были термины «перестройка», «гласность»; что открывались новые журналы и газеты. Позже нечто подобное случилось во времена царствования Никиты Хрущева, в пору, названную «оттепелью». И что же дальше? Ладно, поживем – увидим. Письма из дома мало что проясняли, в них были непонятные слова «плюрализм», «консенсус», намеки на то, что тоталитарной системе круговой поруки и всеобщего распределения приходит конец.

– Ты хотя бы вздремнул, Алексей! – Сосед по нарам Иван Глызин, все еще могучий мужик, тело словно перевито мускулами, приподнялся на локте. – Правда, говорят, сюда ворота широкие, отсюда узкие. Я тебя отлично понимаю, уже неделю дрожу, как школьник перед поркой. Сколько горя перенес в лагере, сколько безвинных мучений, а теперь… Воля! Как пугающе звучит слово. «Там» все будет по-иному.

– Вот освобожусь, отыщу эту сволочь, на которой пробы негде ставить и… – Русич осекся. – Морду бить не стоит, вновь упрячет за решетку, а высказать все, что накипело на душе за эти годы, нужно всенепременно. Ежели не убить, то хоть душу черную ранить.

– Смотри, Алексей, на воле-то не больно распускай свой русско-кавказский темперамент, – посоветовал Глызин, дружески глядя на сокамерника. Уважал крепко: Алексей даже в «крытке» не терпел малейшего нарушения законности, приводя в легкий шок контролеров. Даже вчера, когда стало известно об его освобождении, Русич кинулся было писать рапорт начальнику тюрьмы, завидя, как конвоир пнул прикладом заключенного.

– Учат меня, учат, – сокрушенно проговорил Русич, – а я все равно сую башку в ярмо или под чужой кулак, но… Теперь буду умнее. Обещаю.

– И своего крестника Щелочихина обходи за версту, – продолжал напутствовать его Глызин, – не то вгорячах еще подведешь его «под красный галстук».

– Нет, Иван, я, ежели случай представится, Щелочихину как «богатому налью».

Два «хозяйственника», Русич и Глызин, познакомились здесь, в «крытке», разговорились не сразу, почти сутки молчали, приглядывались друг к другу, обменивались краткими фразами, а когда поняли, что опасаться друг друга нечего, стали изливать душу. Оказалось, что попали они в тюрьму безвинно. Иван --">