Юлиан Семенович Семенов - Аукцион

предстоит резкий слом на холод или жару... Понятно вам? Верно?

— Верно, — согласился Степанов, ощущая неловкость от того, что женщина занималась им уже десять минут, а он молчал, никак не помогал ей, что входило в противоречие с его жизненным принципом наибольшего благоприятствования работающему.

— У вас было сотрясение мозга, причем не один раз, — продолжала женщина, — понятно вам?

Было три, подумал он; первый раз в сорок третьем, когда Земляк, маленькая двенадцатилетняя тварь с лицом старого алкоголика, столкнул его в подвал, на камни; второй раз это случилось в пятидесятом, когда он калымил на ринге, выгодное было дело: выходишь против перворазрядника, а у тебя третий, но весом ты на несколько килограммов, побольше; тебя крепко бьют, только успевай уходить от ударов, зато тренер перворазрядника платит тебе тридцатку, а в те студенческие годы тридцатка была деньгами; десять боев — вот тебе и туфли, чешские, из выворотной кожи, с дырочками на носках, шик; категория риска учитывалась и вполне поддавалась оценке: ты знал, на что шел, и, когда бугай из Филей повалил тебя в начале второго раунда в нокаут, ты был готов к этому; девятнадцать лет, до старости заживет обязательно! Эк же Галина Ивановна умеет читать людские болезни, ай да кудесница! А когда же случилось третье сотрясение? Погоди, сказал себе Степанов, это было весной пятьдесят третьего, ты впрыгнул в троллейбус, родная «букашка»; последний троллейбус спешил по Москве, вершил по бульварам круженье, а ты возвращался от Ляльки с Божедомки и обернулся к кондукторше, тогда в каждом троллейбусе у входа сидела кондукторша, увешанная разноцветными рулонами с билетами — пять копеек, десять, пятнадцать, двадцать, в зависимости от дальности маршрута.

Степанов протянул рубль и, ожидая сдачи, откинулся на дверь, блаженно откинулся, представляя себя со стороны. Молодой, крепкий, в пальто с поднятым — по моде тех времен — воротником, очень стильно: либо Зигмунд Колосовский был такой фильм Киевской студии, который их поколение еще в сорок пятом смотрело раз по десять; герой антифашистской борьбы, обманывал нацистов как хотел, дурни, что они понимали вместе со своим бесноватым; либо Джеймс Кэгни из картины «Судьба солдата в Америке»; безработица, гангстеры, организованная преступность; одно слово, Нью-Йорк... Откинуться-то он откинулся, но старенькая кондукторша не успела еще дать команду водителю, чтобы тот закрыл дверь, и Степанов ощутил какое-то странное чувство стремительной неотвратимости, когда понял, что летит на асфальт и увидел звезды в прекрасном весеннем московском небе, а потом все исчезло, настала гулкая темнота. Уже после, очнувшись, он с каким-то тяжелым недоумением увидел над собою милиционера, который сокрушенно качал головой.

Десять дней Степанов тогда лежал в больнице — в коридоре, возле окна; мама приносила гречневую кашу, кормила с ложки, поила морсом; страшное ощущение радужности, несобранности мира, какой-то его зыбкости прошло, предметы снова сделались конкретными; и на этот раз пронесло...

— У вас одно сотрясение было особенно сильным, — продолжала между тем Галина Ивановна, не снимая своих горячих ладоней с плеч Степанова, — мне кажется, вы упали с большой высоты, и трещинка в черепе не заросла толком, так что бойтесь падений, гололеда, весенней грязи, крутых спусков; четвертое сотрясение может оказаться роковым, понятно вам?

— Понятно, — ответил Степанов. — А теперь объясните, как вы все это прочитываете?

Женщина еще с минуту продолжала его осматривать молча, тяжело, сосредоточенно, он чувствовал спиною взгляд ее голубых прозрачных глаз, потом чуть шлепнула Степанова по плечам, убрала руки и сказала:

— Одевайтесь... Раньше я ничего этого не умела, — улыбка у нее была настороженная. — До того как меня стукнуло током в кабине моего крана, я была нормальным человеком. Отвезли в морг, это в пятницу было, а в понедельник пришли студенты, стали заниматься, один мальчик и увидел, что я жива, в шоке... Полгода пролежала в госпитале, что-то случилось со зрением, стала видеть предмет насквозь, в цвете... Как и полагается, мне не верили: колдунья, самозванка... Трудно у нас приходят к тому, что не укладывается в привычные рамки... Ну, а сейчас я в онкологическом отделении консультирую, работаю с врачами, понятно вам?

— Мешают?

— Теперь нет. Когда поставила десять верных диагнозов, начальство сказало, чтобы разобрались, с --">