Юрий Иванович Семенов - Конец "черной тропы"

голове коромыслом вырвавшаяся из пьяных рук бандита девчонка. Однако «ранение» Буча выставлял напоказ, устроив по нему зачес волос на пробор.

Оставались считанные минуты напарничества Антона Тимофеевича с Бучей. Сейчас он уйдет на вокзал, чтобы отправиться в свой опасный путь. А бандитов вскоре арестуют.

— Ну, какие у тебя, друже Молоток, пожелания, просьбы? Может, забыл что сделать, поручи — так принято напоследок.

— Некому передавать и нечего.

— А дядько-то лесник? В Баеве, помню, родич у тебя.

Сухарь недовольно глянул на Бучу, подошел к нему вплотную.

— Не нянькайся настырно,— сказал ему.— Что надо, я друже Комару сказал. Понял? А дядька-лесник не доживет до моего возвращения, старый он, больной.

— Я как лучше... Бабы-то разве нет?

— Откуда? — естественно удивился Сухарь.— Я сюда сквозь лагеря пришел, оглядеться не дали.

— Ну, бабу себе там найдешь. Мне бы туда. Заместо тебя рассчитывал пойти. Принесло на мою голову... Давай, тебе пора.

Шевчук с Карпенко вышли на платформу, когда поезд остановился и Сухарь с Пал Палычем стали подыматься в вагон. Чуть в стороне они увидели прогуливающегося Павла Бучу. Он дождался, пока в окне появился друже Молоток, вскинувший ему открытую ладонь, что означало: все нормально!

Поезд в Жвирке стоял всего несколько минут. Когда дернулись вагоны, Шевчук с Карпенко приветливо помахали рукой тому, кто их не видел, и нацелили свое внимание на человека в темном полупальто и сапогах, энергично шагавшего по платформе. Дали ему выйти из здания вокзала, позволили пройти еще чуток, благо, тот свернул поближе к чекистской машине, и с двух сторон крепко взяли его под руки.

— Не шуметь, Буча! — тихо, со спокойной властностью произнес Александр Агафонович.— Вы арестованы! В машину!

А вечером, едва стемнело, Шевчук с Карпенко постучались в дом к Владе Львовне. Дверь открыла ее дочь. Уступив дорогу и ни о чем не спрашивая, она крикнула:

— Мама! Пришли!

Карпенко задержался, чтобы запереть в сенях дверь, а Шевчук живо скользнул в просторную комнату на первом этаже и столкнулся лицом к лицу с хозяйкой.

— Что вам угодно? — требовательно вскинула она голову.

— Совсем немного, Влада Львовна. Вам требуется одеться, на дворе стыло, и отправиться с нами. Мы из управления госбезопасности. Вот ордер на ваш арест. И на мужа... Пал Палыча мы подождем, он к вам присоединится потом.

Разорвав в клочья ордер на арест, Влада Львовна бросила обрывки в сторону, потянулась за плащом.

— Это ничего,— не осудил нервозный поступок Шевчук.— Не такое еще бывает.

Поезд шел неровно, с долгими остановками — опаздывал. Пал Палыч нервничал. Сухарь смотрел на него с непониманием, не сразу сообразив: для перехода границы время рассчитывается четко. А им от станции Смолицы, где они выйдут, еще три часа ходу к намеченному пункту — рассвет бы не застал.

— Сидите спокойно,— тихонько сделал замечание Антон Тимофеевич своему сопровождающему и снова уставился в окно, как будто наглядеться не мог на лесистые холмы.

Правда, за окном сейчас текла речка Солокия, неширокая, но шустрая, по берегу которой против течения прямиком попадешь в Польшу. А Сухарю хотелось туда же, куда текла речка — прямиком на восток, в Полтаву, к жене, детям. В школу дочь с сыном пошли, а он до сих пор не знает, как они закончили прошлый учебный год.

Пал Палыч подал голос:

— Поговорите о чем-нибудь, Антон Тимофеевич,— смотрел на него сощурившись, как будто не успел еще разглядеть как следует.— В пехоте говорят, за разговором и путь короче!

— Устал я, чтобы развлекать, Пал Палыч,— выразил нежелание говорить Сухарь. Добавил: — Ложитесь-ка лучше да вздремните.

— Не усну, колеса в голову тюкают. Вам что — ни детей, ни плетей, где сел, там и дома...

Пал Палыч прислонился головой к стене и притих, обидевшись, должно быть, что с ним и поговорить-то брезгует заезжий непонятный, но, видать, важный оуновец.

Антон Тимофеевич снова вспомнил свой дом, который не просто отдалялся от него расстоянием, а больше — приходит час! — вот-вот отгородится чужеродной землей, неизвестно когда и свидеться придется вновь. Перед долгим расставанием ему захотелось положенного всем людям человеческого прощания на дорожку, чтобы как принято исстари, минуту посидеть с близкими. Потому перед глазами Сухаря предстала обиженно опустившая подбородок его степенная Таня: всегда она провожает его с молчаливой --">