Юрий Николаевич Папоров - "Эль Гуахиро" - шахматист

дважды в знак согласия, пожал протянутую руку, взял со столика недопитый стакан пива и произнес:

— Общий счет пока в вашу пользу! Но мы ещё продолжим!

Однако очередная встреча не состоялась. На следующий день, окончив работу, Гарсия вышел с завода, свернул в улицу, ведущую к скверу, где находилось кафе, и бодро зашагал. Он раздумывал о том, какую партию ему предложит его молчаливый соперник, которому на сей раз предстояло играть белыми. У аптеки с Гарсией поравнялся старенький «форд». Из автомашины выпрыгнул человек в военной форме и пригласил изумленного завскладом завода поехать с ним.

Для человека, лежавшего на голом топчане в небольшой комнате старого особняка с окном, забранным в решетку, жизнь приостановила свой бег, отбросив его в прошлое.

Томительную, гнетущую, насыщенную тревогой тишину разорвал далекий крик петуха. И сразу его подхватил разноголосый хор. Последние два года Луис Гарсия часто просыпался с этими, не похожими ни на каких других, кубинскими петухами. Каждое утро заново, с трепетным волнением ощущал, что он дома, на родине — на чужбине ему так недоставало именно этого хора. И порой до тошноты щемило сердце от подступающей злобы, от сознания, что он не в силах навестить родные места, повидать мать, побывать на могилах дяди и брата. Они были рядом, всего в пяти часах езды на автобусе, но он был не вправе сделать это…

А сейчас Гарсия понимал, что стряслась непоправимая беда. Снова и снова пытаясь найти ответ на вопрос, в чем была его ошибка, он почему-то вместо того, чтобы анализировать свое поведение в последние месяцы, невольно возвращался в далекое прошлое.

Счастливое, безмятежное детство… Финка^[3] «Делисиас»… Самое голубое небо планеты над ней, самые зеленые и красивые пальмы, самый сочный сахарный тростник, самые вкусные манго в мире, самые красивые девушки… Ему, сыну одного из майора-леи — управляющих огромным поместьем, — разрешалось бывать в хозяйском доме и даже играть с детьми дона Карлоса. Грозный хозяин был ласков со смышленым подростком, которому предстояло рано или поздно стать майоралем у его наследников. Гарсию же к миру избранных тянула неодолимая сила, хотя по-настоящему он дружил лишь с сыном местного кузнеца. «Эх, найти бы его сейчас! Он бы сумел помочь… Но какое ему дело до меня? Наверняка стал большим человеком. Педро… Педро Родригес… Педрито… «Эль Альфиль».^[4]

Когда-то Гарсия считал, что весьма преуспевает в жизни. Единственно, в чем он не мог сравниться с Педро «Эль Альфилем», так это в шахматах. Сам Капабланка, который в последние годы любил приезжать на отдых в «Делисиас» и обучал подростков всевозможным тонкостям игры, прочил Родригесу блестящее будущее за шахматной доской. Но тот тянулся к политике. У Педро была настоящая идиосинкразия к тем, кто обладал богатством и безграничной властью. Теперь Гарсия почти готов был признать превосходство друга. Нет, не потому, что наконец-то осознал его правоту. Просто здесь, ворочаясь без сна на тюремном топчане, он до слёз жалел себя.

Луис Гарсия уехал в США через полгода после победы революции, когда д-р Мануэль Уррутия был смещен с поста президента республики. Уехал со старшим сыном дона Карлоса. Сам помещик заявил: «Для нас это конец!» Поспешно продал свои земли и двумя неделями раньше улетел «умирать в Испанию»…

«Если бы тогда Педро не был так агрессивен!.. Да и отец… Зачем он сказал перед смертью: «Всю жизнь я считал тебя своим сыном, но, помни, ты такой же, как они, ты им ровня…»? Если бы я знал, что так все получится! Хотя, собственно, в чем меня могут обвинить? Чужое имя… Но это не такое уж преступление… — шептал Гарсия. — Марта! Да, девочка, ты не знаешь, а я тебя люблю… Однако может статься… больше не увижу… Что она делает сейчас? Одна ли? Помнит? Ждет? Ждет! Бывают же исключения… В это надо верить или… Быть с другим — куда ни шло — может. Главное, чтобы ждала… Выкручусь… И чтобы наша встреча была для нее радостью… Но что им известно? Это ошибка… Ни с того ни с сего… Нет ничего тяжелее неизвестности…»

Рассвело. Принесли горячий кофе и булочку, но заключенный не притронулся к еде — пронизывающий все тело страх и какое-то еще не совсем понятное самому чувство, похожее на раскаяние, спазмой сжимали горло.

Через час за ним пришли. В небольшом светлом кабинете Гарсия прежде всего вгляделся в лицо следователя и облегченно вздохнул: «Мальчишка. Что он сделает? В чем --">