Владимир Петрович Сидельников - Выстрел

шиповника, листья смородины, множество кореньев диких пряных трав. «Так исстари велось в наших деревнях, — мелькнула у Аверьянова мысль. — Наши предки знали толк в травах, лечились ими, врачевали домашний скот... Мы этой наукой пренебрегаем, подзабыли даже названия трав и цветов...»

Аверьянов еще раз окинул взглядом комнату: не подскажут ли о характере хозяина какие-нибудь вещи или предметы? Ничего интересного капитан не заметил. Встав, он прошелся взад-вперед по избушке и остановился, открыв дверцу настенного шкафчика. И здесь громоздились снизу доверху полочки с рядами банок. Он повел носом, улавливая запах овощей, уксуса, специй. Недовольно морщась, вернулся к столу.

В белоснежной сорочке, модных джинсовых брюках капитан выглядел моложе своих сорока, впрочем, когда хмурился, — старше. Смуглое от природы лицо строго, неулыбчиво. Карие глаза из-под темных ресниц смотрят доброжелательно, но чуточку недоумевающе, словно спрашивают: с чего же все-таки начать?

Осмотр жилья Аверьянов провел молча, ни разу не взглянув на Юшкова. И потому трудно было понять: то ли легла между ними какая-то полоса неприязни, то ли капитану недосуг прерывать осмотр вопросами, тем более что Юшков выжидательно молчал, боясь вступать в разговор первым. Он пристроился, наконец, на ящике у печки. Сидел опустив голову, отрешенный от всего, что происходит вокруг, с усталым видом человека, задающего себе один и тот же вопрос: «Когда все это кончится?»

Составив протокол осмотра, Аверьянов попытался расшатать оконную решетку, провел пальцами по запыленным стеклам. Что изменилось здесь с момента гибели хозяина? Ничего. Аверьянов присел к окну и приготовил стопку бумаги.

— Расскажите, Илья Егорович, о Мостахове... Все что знаете о рыбоинспекторе.

Юшков развел руками, достал сигарету, попросил разрешения закурить. После глубокой затяжки, ответил:

— Знаю-то я всего ничего... Познакомились здесь, на рыбалке и простились, как видите, тоже здесь...

— Начните с момента знакомства, — попросил Аверьянов.

— Расхвалили мне эти места — уловные, особенно к осени... Подсказали где остановиться на ночлег. Как-то в субботу выбрался... С посторонними старик держался сухо, официально, можно сказать. Поэтому близких друзей не водил. Мне даже показалось странным, когда однажды Мостахов появился у меня на городской квартире. — Юшков перевел дыхание и продолжал. — Тогда я понял, что он просто одинок, как, впрочем, многие пожилые люди. К нему привыкнуть надо было, понять его натуру... Встречались мы не часто, когда Мостахов наезжал в город по своим служебным делам.

Аверьянов хотя и держал ручку на листке бумаги, не спешил записывать рассказ Юшкова. Даже не думал о том, что в услышанном относится к случившемуся, а что не имеет никакой ценности. Каждое слово Юшкова подтверждало, тем не менее: да, тут что-то не так... Этот парень не из тех, кто стреляет из-за угла... И потому надо серьезно анализировать жизнь Мостахова. Надо еще не раз выслушать Юшкова, а уж потом решить в каком направлении работать.

Юшков, между тем, заметно успокоился, стал обстоятельно рассказывать о том, что в один из вечеров старик поведал ему о своем житье...

Все, что нужно для жизни, дала Федору Мостахову Лена-река. Где-то на взгорке, над ее бескрайними просторами, остались лежать отец с матерью, дед и прадед. Еще в молодости принял он ленскую купель — свалился с крутого обрыва на быстрину, но был спасен рыбаками. И, как немногие его сверстники, решил: не стоит искать счастья на стороне. С тех пор накрепко сдружился с рекой. Нашел здесь все, что нужно человеку: работу, дом, друзей. Одного не было у Мостахова — семьи.

Сначала устроился бакенщиком. К ночи уходил на утлой лодчонке в протоки: зажигал плавучие маяки, проверял створы на островах, любил посидеть у костра, пошептаться с прибрежной волной. Никто не знал, что Федор Семенович обращается к ней как к живому существу. Болеет за нее душой, зачерпнув горсть воды, морщится, почуяв запах солярки, мазута или еще чего-то вредного, от чего умрут мальки стерлядки и ох как тяжело дышится взрослому осетру. Радовался, если вода в ладонях струилась родниковой свежестью, прохладой и плавали в ней предутренние звезды. Припадал к ней губами, пробовал на вкус, нюхал, удовлетворенно кивал головой. Частенько бросал в быстрину медяки, хотя суеверным не слыл. Бросал потому, что так делали отец с дедом: ради чистоты, на счастье, на добро людям, --">