Владимир Петрович Сидельников - Выстрел

колени, торопливо заработал жестянкой, пытаясь отвлечься, перебороть усиливающееся чувство страха.

На изгибе реки лодка вдруг замерла, взбросилась на гребень волны, повисла, потом ухнула вниз. Дюралевые борта ее жалобно простонали, готовые развалиться по швам. Лодку бросило еще несколько раз, но уже потише. Волна явно слабела, теряя силу. Стихал ветер. Редел дождь.

Илья выпрямился, привстал. Где-то должен быть перекат... Только бы угодить на отмель. Она спасет незадачливого рыбака! Дальнейшее происходит неожиданно. Илья радостно улыбается, морщит губы. Скрежет металла о гальку ласкает слух. Ни ослабевший ветер, ни монотонный шум дождя уже не в состоянии заглушить этот спасительный скрежет.

Много позже, заякорив лодку у прибрежного валуна, уставший, но счастливый оттого, что избежал опасности, он ступил на берег и осел на мокрый песок. Только тут, на столь желанном берегу, заколотил его холодный озноб. Илья сунул руки под мышки, прилег.

Вдали рокотала гроза. Было похоже — опять разыграется погода. Юшков блаженно закрыл глаза, ругнул себя за беспечность. «Вот тебе — еще немножко, еще чуть-чуть...» Зубы выбивали чечетку. Сейчас бы переодеться в сухое, теплое. Но одежда, запасы еды, ружье, взятое на всякий случай, остались в сторожке Мостахова.

Пока Илья соображал как быть с капризным «Вихрем», проглянуло солнце. Оно прорвалось сквозь редеющую пелену туч и его лучи приятно скользнули по озябшему телу. Илья окинул взглядом косу, куда прибило лодку, перевел взгляд на русло реки, крутобережный остров, махнул рукой на моторку и побрел, осторожно ступая по гальке. Осколки скальной породы и мелкий ракушник впивались в изнеженные обувью ступни, вызывая острую боль. И это обостренное чувство заставило его встрепенуться: точно кто-то решительно и резко постучал в сознание. Илья вспомнил о Мостахове.

— Скорее к сторожке! — подстегнул он себя.

Огибая косу, мельком осмотрел островок, надеясь увидеть контуры знакомой «Оби». Берег был пуст. Дымок буксира ломко таял на горизонте. Вдруг ему послышалось: не то впереди, не то где-то за островом, на протоке, прокатился приглушенный расстоянием гул. Илья остановился, прислушался. Почудилось? Что это? Отзвук грозы? Но она отступила, укатив вниз по реке. Стоп! — встрепенулся Илья. — Никак Мостахов подает сигнал. Меня ищет. Или сам попал в беду...

Одолеваемый приступом нового беспокойства, Илья побежал, ощущая в ногах деревянную немоту, превозмогая боль. Выстрел, если слух не обманул, донесся со стороны сторожки. Миновав высохшие протоки, он выбрался на коренной берег у заброшенных угольных шахт, пересек песчаные отмели, и когда зарослями тальника пробрался к причалу, остановился неподалеку от избушки, пораженный увиденным.

Федор Семенович лежал на спине, метрах в десяти от воды. Правая рука была неестественно вывернута над головой. Илья бросился к Мостахову, закричал, едва слыша собственный голос:

— Федор Семенович!..

Возглас его остался без ответа. Илья наклонился над стариком. От небритой щеки и крупного подбородка рыбоинспектора поднимался легкий пар. Юшков увидел упрямо сжатые посиневшие губы, темные круги под открытыми остекленевшими глазами, заострившийся кончик носа. Правая половина лица залита кровью — на виске зияла открытая рана.

— Расскажите, Илья Егорович, о Мостахове... Все, что знаете о рыбоинспекторе.

Юшков, сопровождая инспектора уголовного розыска, двигался впереди по узкой прикатанной тропинке, не останавливаясь и не оглядываясь. Лишь изредка, почему-то шепотом, предупреждал о валежине под ногами или придерживал прогонистую ветку тальника.

Аверьянов не стал задерживаться в полутемных сенцах, прошел к столу и опустился на скамью, поближе к пыльному зарешеченному окошку. Пока Юшков переминался с ноги на ногу, не зная как и где пристроиться, Аверьянов окинул взглядом жилище. Собственно говоря, это была одна комната. Печь — добротной русской кладки — пристроилась близь стены так, что делила ее надвое. В меньшей половине располагалась мастерская, а в другой, позади печки, — получалась спаленка. Сети, от мелкой ельцовки до ставной трехстенки ниспадали со стен, источая нежный, чуть ощутимый аромат высохших водорослей. На полках, сработанных до потолка, впритык друг к другу ютились жестянки из-под сухого молока, а в них будто августовский луг хранился: золотой корень, медуница со зверобоем, головки одуванчика, плоды --">