Гелий Трофимович Рябов - Мертвые мухи зла

«отрубить им всем головы топором» Свердлов каждый раз ссылался на Ленина, словно сам очень боялся, что Ильюхин, не дай бог, подумает, что это его, Свердлова, мысли. Получалось так, что царь и его семья прямо виновны в том, что когда-то повесили старшего брата Ильича, что нынешний хаос и голод — дело рук Романовых, что они за двадцать три года своего правления уничтожили аж двадцать пять тысяч человек, своих подданных, ни в чем не повинных, — вот что следовало принять во внимания особенно ярко и непримиримо, а уж если посчитать, сколько этот проклятый народом род сгноил в каторгах и ссылках за триста лет своего правления, скольких революционеров уничтожил…

— Степана Разина — казнили! — Свердлов загибал пальцы. — Емельяна Ивановича Пугачева, чтобы вы себе знали, зарубили по голове прилюдно! А вспомните Ходынку! Там пять тысяч легло!

— Это кроме этих двадцати пяти? — спросил Ильюхин, удивляясь, что проклятые цари столько наделали, а он практически ничего и не знал. — И как только народ вытерпел…

— Мягкий наш народ… — задумчиво сказал Свердлов. — Вот, историк Карамзин пишет, что прежде русских весь мир боялся, как только русские идут — значит, режут всех подряд, детей и женщин не щадят, стариков тоже, заметьте. Теперь не то… — Подумал, мечтательно закинув голову с буйной курчаво-волнистой шевелюрой. — Наша задача, товарищ, поднять народ во всеобщее уничтожение чуждого элемента. Побудить в нем древний, утраченный от хорошей жизни инстинкт!

— От хорошей? — недоуменно переспросил Ильюхин.

— Ну… — смутился председатель, — не так чтобы очень, но ведь кто-то и жил, что поделаешь? Кто-то! А вся масса — нет!

Потер переносицу, водрузил пенсне, закинул цепочку за ухо. В таком виде он сильно напомнил Ильюхину тагильского аптекаря Финкельштейна — ну прямо двойник!

— Слушайте поручение… — Свердлов сделался серьезен, и даже строг, улыбка исчезла, морщинки у глаз сгладились и пропали. — Первое: Романовых вскорости перевезут из Тобольска в Екатеринбург. Рабочий класс там непримирим и даже озлоблен, это вам будет очень и очень на руку, товарищ. В Екатеринбург мы переводим первую роту Камышловского Коммунистического полка. Это венгры, мадьяры если попросту, все коммунисты, они надежны так, как ни один из наших! Они всё понимают, они выстрадали свое кредо. Это «верую», — добавил, заметив, что слова Ильюхин не знает. — Они веруют в мировую революцию, понятно? Кроме того, мы переводим в соседний Алапаевск Лизку, сестрицу царской жены Шурки, и кто там с нею… Этих кончим сразу же, вслед. И последнее: в Петрограде, в крепости, остались арестованные товарищем Зиновьевым, председателем Северной коммуны, близкие и всякие там родственники… Ну Николай Михайлович, историк якобы — потому какой может быть в царском роду историк? Нужны нам с вами такие историки? Вот Владимир Ильич и сказал: нам-де такие историки не нужны! И еще Павел Александрович я знаю, кем он там приходится царишке? Важно это? Развратник старый, этих самых дворянок соблазнял без удержу и часто менял, вот ведь говнюк! А Георгий Михайлович? Ну-миз-мат! Умереть и не встать, товарищ! Эти так называемые нумизматы собирают всякий старый хлам, монеты стертые, и гордятся этим безмерно! Нужны нам эти помойщики? Ясное дело… — Стал строг и даже зол лицом. — Романовы сошли с ума еще до своего рождения! Они все полоумные, и оттого так плохо нашему народу.

— Тогда я пошел? — поднялся Ильюхин.

— Да, ступайте. И вот еще что… Мы тут посоветовались: политика дело тонкое, она, знаете ли, как и дипломатия — искусство возможного, так вот: на тот случай, если момент чисто политический все не будет и не будет наставать, а потом вдруг возьмет и настанет — мы пошлем вам телеграмму на условном языке, кодированную, понимаете?

— Ну? — Что такое «кодированная», Ильюхин не знал, а спросить не решился.

— Условимся. Когда вам скажут: «терция вигилия» — вы приступаете незамедлительно!

— Терция вигилия… — с трудом повторил Ильюхин. — А… Что это? Как бы?

— Это по-римски «Третья стража», — мягко объяснил председатель. — Они там самые лучшие дела делали от полуночи до шести часов утра. И вы так же сделаете. До свидания, товарищ… Нет, постойте, самое важное забыл: Голощекин, Войков, Юровский — им полное доверие и послушание. Еще Белобородов, но — осторожненько. Он, знаете ли, странноватый такой… Колеблющийся. Остальным — по обстоятельствам.

И снова --">