Аполлинарий Христофорович Колдунов - Телохранитель

двери и на всякий случай у окна, Мальков поставил усиленные посты. Часовых проверял ежечасно. Не спускал глаз с заключенной. Больше всего Мальков боялся, как бы кто-нибудь из охраны не отправил террористку на тот свет раньше времени. Каплан вызывала у латышских стрелков брезгливость и ненависть.

Фаня отказалась от завтрака. Первые часы пребывания в камере она ни на минуту не останавливалась. Все ходила и ходила от стены к стене. Ее несколько раз вызывал Сергей, но она отказалась отвечать на вопросы. Когда перестали вызывать на допросы, затихла. Присела на табурет и уставилась в стену.

Глубокая поперечная морщина, прорезавшая лоб у переносицы, придавала лицу несвойственное выражение обреченности. Не было у нее раньше этой морщины и этой безысходной обреченности. Три дня и три ночи, проведенные в поединках с чекистами и наедине с собой, вытряхнули из нее что-то очень существенное и невосполнимое: безрассудное, необъяснимое, полное восприятие жизни, когда все — и неудачи, и беды, и сомнения, и огорчения были в радость.

Каплан прислушалась к себе. Ядовитым туманом заклубился внутри страх. Опалило сознание бессилия. Рок неудач преследовал ее, и после каторги. Сковывал волю. Сколько ей можно убегать, кого-то догонять, быть, в конечном счете, битой?

Она снова стала ходить по камере. С трудом переставляла ноги, но куда ни повернется — серая стена. Об нее тупо ломался взгляд. Будто она никогда не видела солнца, не кипела в половодье революции. Откуда эта серая стена? Какая дьявольская сила забросила ее в одно из подвальных помещений Кремля?

Каплан надеялась, что ее больше не будут вызывать на допросы. Она боялась встреч с Сергеем. Уцепиться за ниточку — размотает весь клубок. Она уже на пределе. Скорей бы конец. Взаимные прощупывания, пробные атаки и контратаки, истерики, уход в глухую защиту, обманные маневры поведения. С чем это сравнишь?

Память Каплан распахнула в минувшее одну из своих бесчисленных дверок, и она услышала голос Сергея:

— Я думаю, у вас есть много что сказать…

По спине пробежали мурашки.

— Я сказала все, — выдавила Каплан и отвернулась. Мутным, нехорошим взглядом уставилась в окно. В глазах бродило что-то этакое… Мысль? Воспоминание?

— Я не ошибаюсь, — сказал Сергей. — Вы утаиваете главное — сообщников и руководителей покушения… Вам предстоит очная ставка…

— С кем?

— С Верой Тарасовой.

— Зачем? Зачем эта канитель с очными ставками? Я подпишу все, о чем рассказала.

Сергей наклонился к ней ближе. Казалось, он хочет проникнуть взглядом в ее голову, понять и прочитать все ее мысли.

— Но мне нужна правда.

Вошла Вера Тарасова. Остановилась, собралась с силами.

— Послушай, Фаня, — голос Тарасовой прерывался, — как ты могла? Ну, почему?

Ответа не было.

— Трудилась бы как все, имела бы семью…

— Очевидно, я не такая, как все, — голос Каплан завибрировал от напряжения.

— Фаня, — с горечью сказала Тарасова, — ты сама себя загнала в угол. Разве об этом ты мечтала в Акатуе?

Каплан отшатнулась назад, будто ударенная, и впервые посмотрела в лицо Тарасовой — потерянно посмотрела. Слепо.

— Акатуй — совсем другая жизнь, — пробормотала Каплан. Осеклась от невозможности хоть что-то объяснить Тарасовой, искренне горюющей о ней. Махнула, обречено рукой.

— Эх, Верочка!

После ухода Тарасовой Каплан продемонстрировала один из резких скачков перемены настроения. Сергей ни разу не видел Каплан обмякшей и безоружной. И все же она ни в чем не раскаялась. Ни в чем существенном не призналась. Задумчиво стряхивала с правого плеча невидимую пушинку. Но та, вероятно, не исчезала. Тогда Каплан сняла ее пальцем, отвела в сторону и проследила. Как она медленно падала вниз…

Каплан подняла к Сергею лицо с грустными глазами.

— Я была на заводе Михельсона одна…

Сергей тяжело вздохнул. Чуя перемену, Каплан беспокойно всматривалась в Сергея, пока тот делал какие-то записи в протокол допроса. Ей, почему очень нравился этот человек. Если в такой ситуации применимы слова — «нравился». От этого веяло чем-то земным, обыденным.

— Где здравый рассудок? — едва слышно спросил Сергей. В его голосе зазвучало сочувствие. Не наигранное — настоящее. Откровенность не ему одному нужна. Ей самой.

Сергей провел рукой по горлу: нельзя запираться. И застыли два профиля против друг друга. Глаза в глаза. Сергей, упершись грудью о стол, подался --">