Михаил Ноевич Пархомов - Тени на стене

Михаил Пархомов Тени на стене

Часть первая ДОМ С БАШНЕЙ

Глава первая

Как начинаются войны? Почти всегда неожиданно и коварно, когда в природе разлита доброта и люди меньше всего думают о горе, о смерти. Вот и военный моряк Петр Нечаев услышал сигнал большого сбора не на корабле, а на берегу, когда, казалось, ничто не предвещало военной грозы.

В тот день Нечаев получил увольнительную. Была суббота. Все счастливчики, получившие увольнительные, долго драили ботинки, утюжили черные клеши. Не палубе было шумно и весело. Только вахтенные, скрывая зависть, отводили глаза. А Костя Арабаджи, которому на сей раз не повезло, подошел к Нечаеву и, неслышно вздохнув, попросил:

— Ты Клавке скажи, что я… В общем, встретимся завтра. Не забудешь?

У Кости на берегу тоже была зазноба.

Нечаев кивнул: обязательно передаст. И привет тоже. Потом, поправив на голове белую бескозырку, которая крахмально хрустнула под пальцами, он забросил ленточки за спину и шагнул к трапу. Там, на плоской ленивой волне, уже покачивался баркас.

До берега было не далеко и не близко — крейсер стоял на рейде. С трех сторон, покуда хватал глаз, простиралось раскаленное летнее море. А впереди нарядно и празднично белел Севастополь. Город спускался к воде уступами. Его дома стояли в иссиня–темной зелени: акации сбились в кучи, а над ними, словно бы выстроившись по матросскому ранжиру, застыли кипарисы. Небо было прохладным, без облачка.

Но вот баркас подошел к пристани. Издалека, с моря, донесся тихий перезвон: было ровно шесть часов, и на кораблях били склянки.

Взбежав по широкой лестнице, Нечаев сразу же попал в пестрое многолюдье Приморского бульвара. Здесь, под электрическими часами, они всегда встречались с Аннушкой.

Он служил уже второй год. У всех его друзей, по крайней мере он так думал, были в Севастополе подружки, и только он один, получая ненужные, бессмысленные увольнительные) слонялся по пустынным, добела выжженным улочкам, на которых лежали мохнатые тени, по строгим зеркально–паркетным залам морского музея, заставленного моделями фрегатов и бригантин, а то, делать нечего, по два сеанса просиживал в тесной духоте какого–нибудь кинотеатрика, чтобы убить время. Он тщательно скрывал от друзей свое неприкаянное одиночество и, когда его спрашивали, где он пропадал на берегу, напускал на себя, как говорил Костя Арабаджи, восточную загадочность. И все были уверены, что у него завелась на Корабельной стороне зазноба, которую он скрывает, чтобы Костя Арабаджи или кто–нибудь другой ее не отбил. Так было до тех пор, пока однажды, поднимаясь с Графской пристани, он не встретил Аннушку.

К незнакомой девушке он но рискнул бы подойти, но Аннушку он знал давно. Впрочем, знал не ее, а голенастую угловатую девчонку с двумя косицами, дочь агронома, которая в выгоревшем ситцевом платье каждое утро появлялась в соседнем саду и собирала в подол абрикосы. Было это давным–давно, когда Нечаев еще учился в школе. И не здесь, и не в Одессе, в которой он жил, а под Чебанкой. Тогда он на лето всегда приезжал к деду. Степь. Жнивье. Белые мазанки, белые гуси, купающиеся в жаркой пыли. Белая футболка с закатанными рукавами… Как давно это было! Нечаев спал в саду, под звездами. Там сладко пахло абрикосами и медом. А рядом был ее сад.

Теперь же перед ним стояла совсем другая Аннушка — стройная, узкоглазая, в синей гофрированной юбчонке и белой батистовой блузочке, перехваченной широким лакированным ремнем. Она первая окликнула его и, протянув руку, спросила: «Не узнаешь?»

За это время она успела окончить школу и поступить в техникум. Да, она уже на втором курсе. Учится здесь же, в Севастополе, а живет у тетки. Отец? Умер в позапрошлом году. Мать? Осталась там, Аннушка махнула рукой на запад, у них как–никак дом, огород, хозяйство… Потом она сказала, что ему идет морская форма и что она знала, что встретит его.

Он пошел рядом, пристраиваясь к ее шагу. Было пасмурно. Он слушал ее болтовню не очень внимательно. Для него она все еще была голенастой девчонкой. Он все еще смотрел на нее прежними глазами. И только заметив, что на них --">