Владимир Михайлович Безымянный - Очищение тьмой

богатая, с поощрениями пожиже: девочки да кварцевая лампа. Почти никто не пьет и не курит. И, веришь даже не тянет. Загипнотизировали нас, что ли? Даже когда на свет выбираюсь, не хочется. А я на работу, считай, каждый день выхожу. Если что-то серьезное, — квартиру там почистить или лавку кооперативную — тогда с напарником. С тем самым, что меня метелил в первый раз за чемодан, а потом пригрел. Держался я из последнего: зубы сжал и — нате, бейте, гады! Они и рады стараться. Лупят, а я молчу. Им это понравилось, а я просто почти все время без сознания был и вообще решил, что это милиция. Одно в голове: «Только бы не в спецуху!» Короче, прижился я у них, очухался, огляделся. Дома у меня, считай, не было, теперь появился. Темный, суровый, с особыми законами, но все-таки дом. Здесь все другое. Главное правило — «кто не работает, тот не ест». Один раз электрики месяц промучились, кабель на поверхность выводили, чтоб телевизор смотреть. А когда он заработал, старшие братья решили, что информация поступает вредная и растлевающая. Кроме того, по кабелю могут на нас выйти. Ясное дело, кабель электрики смотали, и вышло, что работа их впустую, месяц пробездельничали. Паразиты на теле общины. За это — месяц на полуголодном пайке. Терпи, подавляй желания, борись с плотью. Старшие это оценят. И, веришь ли, от каждого их слова так радостно становится, словно в воздух поднимаешься. Чтобы от воды захмелеть, надо жаждой измучиться. Вы там, наверху, одряхлели духом, многого не понимаете… Помню, перед тем, как из дому убежать, выспорил я у пацанов бутылку вина. До смерти ее не забуду. Бочка стояла у магазина железная из-под масла, отверстие в ней не больше ореха. Я уже тогда шибко умный был, а это куда хуже, чем просто дурак. Вот и поспорил, что мошонку в эту дырку засуну. И ухитрился-таки — лег на бочку и — одно за другим опустил. А назад — никак. Пацаны обрыдались со смеху, глядя, как я, лежа на бочке, корежусь. Хорошо, мужики шли мимо, не дали мне с бочки свалиться. А то ходить бы мне холостым. Отнесли меня вместе с бочкой к сварщику, отрезал он у нее дно и вытолкнул изнутри все мое хозяйство. Не дай бы Бог, бочка из-под бензина была — испекся бы я, и поделом. Так что духу у меня всегда хватало, вот только с головой не очень. Но у нас здесь послушание важнее, чем умствование. Добытчики должны норму выполнять, а думать — это Старшие братья. Их называют Первый, Второй… И так до Десятого. Все четко и ясно: Первый — самый главный, за ним решающее слово; Второй — он безопасностью ведает. Судьбы всех, и наши с тобой, от него зависят. Это он тогда решил, что меня оставить можно, а я, видишь, не оправдал доверия — деньги у меня нашли. Свой же и донес, представляешь, для моего же блага! Теперь меня исправляют. Ну да перемелется, я добытчик хороший. Убивать меня — проку нет. Если бы хотели — сразу бы и расшлепали Сам виноват! На кой мне эти деньги?! Теперь под лампу не скоро, не говоря уже о девочках. Здесь ведь большое начальство убежище себе готовило, с комфортом, а теперь невесть куда подевалось. Но ничего, я заслужу! — голос паренька зазвучал тверже, в нем слышались надежда и убежденность…

•

Случалось, люди пропадали в городе и раньше. Районный центр в Донбассе с населением в четыреста тысяч по размерам вполне мог конкурировать со многими областными городами, особенно в российской глубинке, так что всевозможных происшествий хватало.

Пили в угольном краю испокон веков по-черному, а с недавних пор власти с изумлением обнаружили, что и наркотики здесь вовсе не являются экзотикой. В разговорах молодежи мелькало словцо «мак», с прилавков хозяйственных магазинов исчез ацетон и прочие растворители.

Водка всегда была недешева, а наркотики и подавно. Поэтому взлету кривой корыстных преступлений следователь прокуратуры Строкач нисколько не удивлялся. Впрочем, это явление стало повсеместным, и «соседям» тоже приходилось не сладко.

Но такого еще не бывало ни у них, ни у «соседей». Черт знает что: два милиционера из группы захвата вневедомственной охраны пропали прямо, можно сказать, на боевом посту. В этот душный первый летний день сержанты Агеев и Демин с дежурства домой не вернулись.

На дежурного офицера вневедомственной охраны смотреть было жалко, хотя и говорил он по-милицейски четко и ясно. Зато глаза были, как у побитой собаки. Строкач, невзирая на знакомство с коллегой, под протокол задавал каверзные вопросы, словно для того, чтобы еще больше --">