Станислав Васильевич Родионов - Мышиное счастье

летающей тарелки?

Рябинин обернулся к инспектору, ожидая каких-то поясняющих слов, но Вадим лишь показал взглядом на космическую горку — мол, смотри. Молчали инспектора, молчал эксперт-криминалист и молчали понятые. Тогда Рябинин подошёл к странной горе и взял один брусок.

Чёрный, крепкий, лёгкий, сажистый… Из чего он? Вроде бы из чистого углерода. Рябинин осторожно положил углеродистый брусок в груду и взял другой, серый. И прежде чем пальцы ощутили то, что они знали с первого года жизни, слабый запах свободно отстранил другие сильные запахи — багульника, трав, озёрной воды и вошёл в его душу удивлённым толчком.

— Хлеб, — растерянно сказал Рябинин.

— Хлеб, — подтвердил Петельников.

Буханка была нормальной, даже мягкой, даже ещё не промокшей. Рябинин разломил её, обдав себя душистой волной, — хлеб. Да их тут, серых и мягких, большинство; сгорело до угля, а вернее, до углистой корки, лишь несколько буханок.

— Хлеб-то хороший, — опять растерянно сказал Рябинин, оглядывая всех.

— Найти бы его в войну, — сказал понятой.

— Да-а, подороже золота, — отозвался эксперт, уже распахивая свои сумки.

— Кто обнаружил? — спросил Рябинин.

— Мальчишки, — ответил Леденцов, взял у следователя половину буханки, выщипнул ком мякиша и начал есть.

— Как? — усмехнулся Петельников.

— Хлеб как хлеб, товарищ капитан.

— Привозили на самосвале, — Петельников махнул рукой на свежую и глубокую колею.

На месте происшествия у Рябинина бывали разные состояния. Его охватывала жалость к потерпевшему, злость к попустительству, ненависть к преступнику; он сожалел о чьей-то испорченной жизни, о чьём-то пропавшем добре, о поруганном чьём-то имени… Но сейчас он не понимал себя — казалось, что промозглый осенний день припал к его груди стынущей влагой и вливает туда свой тоскливый холод.

Рябинин глянул на озерцо. От частых капель оно тихо позванивало. Тот берег зарос елями и какими-то тёмно-ствольными деревьями — насупленная чёрная грива. Но кое-где белели стволы берёз и, перекошенные дрожащей сеткой дождя, казались струйками белого дыма.

Видимо, какой-то хлебозавод испортил хлеб и тайком вывез. Обида. Рябинина заполонила обида — такого с ним на месте происшествия не случалось. Но почему? На кого обиделся? Какое дело ему, городскому человеку, до того самого хлеба, который он не сеял, не жал и не молол?

Все уже работали. Эксперт фотографировал хлеб и заливал пастой следы протектора, Леденцов ему помогал, понятые смотрели. Рябинин расстегнул портфель и подошёл к Петельникову:

— Вадим, сколько у нас хлебозаводов?

— Да штук десять.

— А ближайший?

— Вон за тем посёлком…

Инспектор показал вдаль, за озеро, но Рябинин уже ничего не видел — частые капли на стёклах очков сливались в струйки и застили и без того хмурый день. Он вытащил платок и протёр стёкла. Но струйки, словно перепрыгнув с очков, уже бежали по шее за шиворот, где-то по плечам, где-то в ботинки.

На том краю озера он смутно разглядел белёсые домики.

— Без доказательств на завод соваться нечего.

— Поищем самосвал.

— В этот посёлок надо заглянуть…

Услышав последние слова, эксперт почти радостно поманил их. Петельников нагнулся, Рябинин близоруко присел — они смотрели на конец указующей линейки, который лёг на кофейные ромбы и квадраты следа автомобильной покрышки.

— Тут была пробуксовочка, — объяснил эксперт. — Дёрн сорвало. На мокром торфе остался чёткий отпечаток. А вот характерный скол. Протектор прекрасно идентифицируется…

— Тогда найдём, — заверил Петельников.

— Как печенье, — сказал Рябинин про торфяные ромбы, доставая папку с бланками протоколов.

— Писать на дожде? — удивился инспектор, — Сейчас пригоню машину.

Он уже отошёл шагов десять, но вернулся и навис над рябининскими очками, словно закрывая их от дождя.

— Сергей, после твоих сложных это дело о горелом хлебе, наверное, покажется неинтересным?

— Неинтересных дел не бывает.

— Ну уж?

Рябинин хотел ответить позлее, чтобы сбить Вадимову уверенность, но вспомнил, что про его странную обиду инспектор не знает.

— Вадим, нет неинтересных дел, а есть неинтересные следователи.

— Это ты про себя? — усмехнулся Петельников.

— Это я про нас, — хотел усмехнуться и Рябинин, но добрый стакан воды скатился на него со шляпы инспектора и хлестнул по очкам.

И Рябинин задумался, --">