Марио Пьюзо - Крестный отец

Марио Пьюзо Крестный Отец

ЧАСТЬ I

ГЛАВА 1

Америго Бонасера дожидался правосудия в Третьем отделении уголовного Суда Нью-Йорка: слушалось дело о надругательстве над его юной дочерью, которую преступники пытались обесчестить.

Судья — огромного роста, внушительный — высоко подкатал рукава своей черной мантии, будто собирался собственноручно разделаться с двумя молодыми людьми, представшими перед его судейским столом. Его лицо выражало холодное негодование в их адрес. Но вместе с тем было нечто неуловимо фальшивое во всей процедуре суда, что ощущал Америго Бонасера, пока еще не вполне осознавая.

— Вы поступили как отъявленные негодяи, — резко произнес судья. «Да, да, — подумал Бонасера. — Негодяи. Ублюдки. Скоты».

Оба парня покаянно склонили вымытые до блеска головы с модными стрижками. Их гладкие физиономии выражали молчаливое признание вины.

— Так ведут себя только дикие звери в джунглях, — продолжал судья, — и ваше счастье, что вы не успели совершить непоправимого, иначе за изнасилование я засадил бы вас лет на двадцать. — Так судья сделал многозначительную паузу, коротко глянув в сторону Америго Бонасера из-под густых насупленных бровей, потом перевел взгляд на лежащие перед ним материалы следствия, нахмурился еще сильней и заключил, недовольно пожав плечами и как бы против собственной воли:

— Однако, принимая во внимание ваш молодой возраст и то, что вы впервые нарушили закон, а также безупречную репутацию ваших родителей и исходя из того, что мудрость правосудия не в мести, а в милосердии, я приговариваю обоих к трем годам заключения. Условно.

Америго Бонасера был гробовщиком с сорокалетним стажем, и только многолетняя профессиональная выдержка помогла ему скрыть нахлынувшие волной чувства ненависти и негодования. Он не выдал себя, хотя все внутри закипело. Ведь его девочка еще лежит в больнице со сломанной челюстью, изуродованная скобками и швами, а эти два молодчика, выходит, уже совершенно свободны? Значит, суд над ними был просто фарсом? Между тем счастливые родители заполучили своих драгоценных, ничуть не пострадавших сынков и сбились вокруг них тесной кучкой. Разумеется, они могли теперь улыбаться, они выиграли.

Злоба и горечь сдавили горло Бонасеры, во рту стало кисло. Он стиснул зубы, прижал к губам белый полотняный платок и смотрел, как эти подонки, совершенно спокойные и уверенные в себе, вышли из-за барьера и двинулись к выходу, не удостоив его даже взглядом. Следом прошествовали довольные родители, две женщины и двое мужчин примерно того же возраста, что и Бонасера, но внешне совсем другие — стопроцентные американцы. Они все еще были несколько смущены, но в глазах затаились торжество и вызов. На миг утратив контроль над собой, Бонасера дернулся к ним и хрипло выкрикнул:

— Вы еще поплачете у меня! Отольются вам мои слезы!

Адвокаты подсудимых немедленно заслонили от него своих клиентов, уже и так отгороженных спинами. Здоровенный пристав быстро перекрыл проход возле места, где стоял Бонасера. Но все предосторожности были излишними: Бонасера овладел собой.

Всю долгую жизнь, проведенную в Америке, он твердо верил в торжество закона и порядка, и это помогла ему прижиться и преуспеть здесь. Но теперь, когда в разгоряченном ненавистью сознании лишь желание немедленно приобрести оружие и пристрелить обоих мерзавцев оставалось до боли отчетливым, Бонасера обернулся к сидящей рядом жене, которая, похоже, до сих пор не поняла происшедшего, и объяснил ей коротко:

— Над нами надсмеялись.

Потом помолчал и принял решение, не считаясь больше с ценой, которую придется заплатить:

— За правосудием надо идти на поклон к дону Корлеоне.

В роскошном отеле Лос-Анджелеса вдребезги пьяный Джонни Фонтейн терзался муками ревности. Растянувшись на красном диване посреди номера «люкс», он тянул виски прямо из горлышка бутылки, а потом, чтобы отбить неприятный привкус, опускал голову в хрустальное ведерко со льдом и оттуда глотал талую воду.

Была четыре часа утра, и он пьяно соображал, как расправится со своей блудной женой, когда она, наконец, явится дамой. Если, конечно, она вообще явится.

От тоски ему вдруг захотелось позвонить первой жене и справиться о малышках, на в такое время суток эта было невозможно. А от одной мысли о том, что можно обратиться к кому-нибудь из --">