Николай Слободской - Он приходит по пятницам

жизни» и затрепанное «Второе нашествие марсиан» Стругацких (не Кант, конечно, но тем не менее), около столика табуретка с электроплиткой и стоящим на ней зеленым эмалированным чайником. Небольшая (ватт на сорок), но вполне достаточная для освещения стола лампа с абажурчиком, которую можно направить, куда тебе нужно. Тепло, хотя и не скажешь, что жарко. Короче, все удобства налицо, и контраст с мрачной жутью только что покинутого нами ночного двора просто разительный. Нет, всё же участь вахтера не вызывает особых соболезнований – жить можно.

Правда, выйдя на лестницу и догоняя уже свернувшую на второй ее пролет вахтершу, этот благостный вывод приходится подвергнуть определенной коррекции. Да, жить здесь ночами, несомненно, можно, но… Невольно возникает неприятное, тягостное тревожное ожидание. Чего? Сформулировать трудно, но ясно, что речь идет о некой скрытой и пока что неощутимой опасности. Ощущение неощутимого. Как ни парадоксальна эта формулировка, но так оно и воспринимается. То есть опасность еще не видима и не слышима, ты еще не можешь определить, что, собственно, тебе угрожает, но угроза налицо, ты ощущаешь ее каким-то внутренним – «шестым» – чувством. Здравый смысл твердит, что всё это ерунда, твои же собственные выдумки, и ты с этим согласен – нет никаких разумных оснований чего-то бояться. Но шаг твой становится осторожным, а взгляд пугливым. Всё дело, конечно, в пустоте здания и царящей в нем глубокой тишине. Если не считать легкого жужжания и потрескивания в дросселях ламп дневного света, создающего почти не воспринимаемый фон, и слабого шарканья подошв поднимающейся по лестнице вахтерши, ни единый звук не нарушает эту окутывающую тебя тишину. Здание большое, построенное еще до войны, широкие лестницы, высоченные пятиметровые потолки, широкие коридоры… и нигде ни звука… Кашляни, и гулкое эхо разнесется по всему этому пространству. Затаись неподвижно, и опять полная тишина. Ясно, что это безмолвие неестественно и что долгим оно быть не может. Вот, вот, сейчас что-то случится и взорвет эту мучительную тишину, скрывающую истинную изнанку ситуации.

Разумное рассуждение говорит, что тревожная реакция на описываемые обстоятельства вполне предсказуема, и объясняется она непривычностью ощущений – новую для себя ситуацию человек оценивает по своим обычным меркам, потому она и кажется ему угрожающей. Поработав некоторое время вахтером, человек привыкает к неприятной поначалу тишине, и она перестает его страшить. Всё это так. Спускаются же люди каждый день в шахты, лазят там по каким-то штольням и штрекам, чувствуя над собой многометровую толщу земли, исследуют всякие жуткие пещеры, дежурят по ночам в морге… Ко всему можно привыкнуть. Но думаю, что привычка всё же затрагивает только поверхностную, «разумную» («дневную») часть нашего «я», а там, в глубине, где таятся детские страхи и источники кошмарных снов, всё остается по-прежнему. Вероятно, привыкая к тревожащей нас обстановке, мы не столько добиваемся отсутствия реакции на нее, сколько приучаемся подавлять такую зарождающуюся где-то там «в нутре» реакцию и не допускать ее в сознание. Достаточно представить себе, как вы сидите в своей уютной вахтерке, попивая чаек (хороший чай, из пачки «со слоном»), наслаждаясь мрачными фантазиями братьев Стругацких и зная, что утро – а значит и конец дежурства – уже недалеки, и вдруг слышите шаркающие шаги в коридоре… Скрипи нога, скрипи липовая… Бр-р-р!

Нет, ну их к богу, легкие вахтерские копейки – нервы надо беречь, от них, как известно, все болезни.

Однако поспешим за отправившейся на очередной обход тетенькой – она уже дотепала до площадки второго этажа и свернула в длинный, тянущийся вдоль всего здания коридор. Здесь ее можно более детально разглядеть и как-то охарактеризовать. Неказистое одеяние, вероятно, типично для находящихся на рабочем месте лиц этой профессии: теплое, недорогое и безо всяких претензий на элегантность и женскую привлекательность. Голова замотана шалью (деталь одежды, которую в наши дни уже и не увидишь, разве что на продавщице, стоящей зимой за базарным прилавком), обвислая затрапезная старушечья кофта, широкая, непонятно какого цвета, юбка и на ногах коротенькие обрезанные валенки. Лицо видно только вполоборота, но в нем и нет ничего примечательного: ни следов былой красоты, ни явно выраженного безобразия – всё как у всех. Это женщина неопределенных лет, можно назвать ее --">