Стивен Хантер - Жарким кровавым летом

мгновение зажмурил глаза, словно смаргивая самую настоящую слезу. После этого он взял из коробочки, которую держал неподвижно стоявший чуть в стороне подполковник, золотую звезду и шагнул вперед, одновременно разворачивая ленту. Поскольку президент был мелковат по сравнению с Эрлом, рост которого превышал шесть футов, ему пришлось чуть ли не встать на цыпочки, чтобы надеть на бычью шею Эрла голубую ленту.

Медаль Почета^[2], висевшая на ленте на густо-синем парадном кителе морского пехотинца, оказалась рядом с орденами и медалями, полностью закрывавшими левую сторону груди Эрла: пять «Боевых Звезд», «Военно-морской Крест», знаки об упоминании воинской части в приказах Верховного главнокомандующего и медаль «За отличную службу». На каждом рукаве ниже локтя красовались по три нашивки, говорившие о сроке его службы. Ярко сверкнула фотовспышка; от ее неожиданного блеска Эрл даже чуть-чуть растерялся, и почему-то в его памяти мелькнуло воспоминание о трассирующих пулях азиатов, которые оставляли в полете бело-голубой след, в отличие от американских трассирующих пуль, оставлявших красный след.

Потом инициатива перешла к капитану морской пехоты, который прибавил церемонии торжественности, зачитав выдержку из постановления Конгресса: «За несравненную отвагу, далеко выходящую за пределы требований служебного долга, первый сержант Эрл Ли Суэггер, рота А первого батальона двадцать восьмого полка пятой дивизии морской пехоты, награждается медалью Почета за боевые действия на острове Иводзима, Д плюс три, на Чарли-дог-ридж 22 февраля 1945 года».

За спиной президента стояли Смит по прозвищу Воющий Безумец и Гарри Шмидт, два генерала морской пехоты, которые руководили сражениями на Иво; затем министр ВМС Джеймс Форрестол и рядом с ним — его, Эрла, собственная жена Джун, очаровательная, хотя и немного бледная, в цветастом платье, как всегда красивая, но явно слегка расстроенная всем происходящим. И дело было вовсе не в том, что ее окружали такие великие люди, — нет, она боялась того, что все время видела в сердце своего мужа.

Президент схватил Эрла за руку и легонько потряс, и непосредственно за этим действием в Картографическом кабинете (так назывался этот зал, хотя тут не было видно никаких карт, а лишь множество предметов старинной мебели, как и в доме его отца) раздались вежливые, не слишком энергичные аплодисменты. Эти аплодисменты, эхом отразившись от стен и картин, заполнили все помещение, похожее на музей. Дело происходило 30 июля 1946-го. Война закончилась около года назад. Эрл больше не был морским пехотинцем. Его колено почти не работало, а левое запястье все время болело — оба сустава были сильно повреждены вражескими пулями. В его теле все еще сидело около тридцати кусков металла. На его заднице имелся огромный шрам, похожий на трещину в штукатурке, — память о пребывании на Гуадалканале. Другой большой шрам красовался на груди, чуть повыше левого соска, — его он заработал во время высадки на Тараве, когда нужно было под непрерывным шквальным огнем японцев преодолеть широкую полосу прибоя. Последнее время Эрл работал бригадиром на лесопилке неподалеку от Форт-Смита. Рано или поздно ему предстояло лишиться кисти, а то и всей руки. Так случалось со всеми.

— Так каким вы видите свое будущее, первый сержант? — спросил президент. — Надеюсь, намереваетесь остаться в корпусе морской пехоты?

— Нет, сэр. Слишком много ранений. Левая рука почти не работает.

— Проклятье, до чего же неприятно расставаться с таким замечательным человеком, как вы. Но как бы там ни было, для вас открыты любые пути. Эта страна теперь быстро воспрянет, вот увидите. Как говорится, все еще впереди, а Бог не выдаст. Теперь мы входим в пору нашего величия, и я знаю, что вам найдется достойное место. Вы достаточно навоевались.

— Да, сэр, — ответил Эрл.

Вежливость не позволяла ему возражать человеку, которым он безмерно восхищался, человеку, спалившему дотла японские города Хиросиму и Нагасаки и спасшему тем самым жизни сотен тысяч американских парней.

И все же он не был согласен с президентом. Он не мог вернуться к учебе, используя право, данное ему так называемым Законом о военнослужащих. Не мог, и все тут. Он не мог заниматься работой, связанной с продажей или необходимостью убеждать кого-либо в чем-либо. Он не мог обучать, потому что молодежь была так глупа, а у него не осталось никакого терпения, совершенно никакого. Он не --">