Анатолий Андреевич Ким - Детские игры

Однажды Генка Свинухов, в больших резиновых сапогах, одетый в коричневую лыжную куртку, струхнул в самый последний миг и бросился бежать к берегу, но не успел уйти, и его настигла подскочившая волна. Среди белых сугробов пены проехался он на заду, сидя по шею в воде, чуть ли не до самой комбинатской конторы, обитой оцинкованным железом, а там волна бросила его, на прощание перевернув вверх тормашками. Мокрые резиновые сапоги блеснули в воздухе, и вот мы увидели этого неудачника среди шипучих, истлевающих клочьев пены. Он ошалело глядел на нас, потом вдруг скривился и заревел, оглядываясь через плечо на гремящий белый океан. А мы стояли вокруг него и хохотали.

Весною в один из таких штормов погиб отец Вальки Сочина, крупный руководящий работник нашего комбината. Катер и деревянный кунгас, направлявшиеся в соседний район, не успели войти в устье реки, море смяло их и побило о прибрежные камни, людей потом подбирали недели две.

2

Зимой вкус наших игр был освежающе колким и бодрящим, как первый глоток воздуха тех ранних камчатских вечеров, куда мы выбегали, торопливо хлопнув дверью и сразу же испуская торжествующий призывный крик. Эти крики в синеватой глубокой полумгле и луна, приплясывающая над углом двухэтажной бревенчатой школы! Воинственный перестук деревянных мечей! Стая волков, пробежавшая однажды краем сопки позади школы, - темные силуэты четырех зверей во главе с худой волчицей с отвисшими острыми сосцами...

Иногда сражения на деревянных мечах и саблях перед неестественно широким оком оранжевой луны не могли происходить по одной обычной причине нас разгоняла по домам пурга. Западный ветер был особенно опасен - мог взрослого человека погнать через весь поселок, словно курицу с беспорядочно встрепанными перьями, и сбросить в море. Отец мой, например, однажды четыре часа простоял в будке общественной уборной, что позади клуба. Но западный ветер проносился быстро, след его всегда был чист и ясен - сразу после него могла сверкнуть в разорванном небе бездонная синева. Восточный ветер дул намного слабее, однако мрачное упорство его характера и нескончаемое дыхание - иногда на неделю, на две - приносили нам гораздо больше неудобства. В дни осады восточным ветром мы вынуждены были жить взаперти, днем и ночью при керосиновой лампе, потому что дома наши до карнизов были завалены снегом. Входные двери в сенях всегда открывались только внутрь; конечно, весело было прорывать туннель в сугробе, пробиваясь сквозь завал наружу, - лопата вдруг легко пролетает сквозь тонкую стенку последнего слоя, и в образовавшуюся дыру врывается клубящийся рой снежинок: значит, пурга еще не кончилась. Но иногда окошко, пробитое в мир, сияло нежной, удивительной синевой, и, высунув голову из снежной пещеры, можно было увидеть тихий, совершенно непочатый еще вечер, обильно посеребренный луной и тронутый лишь единственный раз следами только что пробежавшей собаки.

В дни пурги мы иногда собирались у Валерки Додона, в задней комнате, где на полу была распластана шкура бурого медведя. Затевалась довольно зловещая игра, которая называлась у нас игрой "в немцев". Суть ее заключалась в том, что Валерка, я и сестра его Нина были партизанами, попавшими в лапы фашистов, а конопатый Фома должен был нас пытать, добиваясь выдачи отряда. Роль палача выпадала всегда на долю Фомы, потому что в кинофильме "Молодая гвардия" его однофамилец был полицаем. Покладистый, кроткий Фома не отказывался, понимая справедливость подобного решения, но, обладая мягким нравом, он не мог проявить должную жестокость, что было необходимо по роли. Это возмущало Валерку, он требовал честной игры, ему было наплевать на такие мучения, вынести которых ничего не стоит, - этим обесценивался подвиг, который хотелось ему совершить.

И он брал временно на себя роль служителя гестапо, Фому, тоже на время, превращая в партизана, и на его собственной шкуре обучал его заплечному мастерству, вспоминая, кстати, эпизоды военных кинофильмов. При этом, как и во всех своих делах, он проявлял совершенно неуемную страстность и холодно кипящую энергию, заметно бледнел лицом и жутковато щурил глаза. Это был красивый, сильный мальчик, со светлыми голубыми глазами. Мы с Ниной, крепко связанные по рукам кусками бельевой веревки, оробело следили за его действиями, в то время как Фома, бедняга, беспамятно орал, дрыгая ногами. Слезы катились по его румяной --">