Николай Александрович Рубакин - «Воля Аллаха», или Абдул, Абдул и ещё Абдул

спросилъ Мустафа.

— Для нихъ отведена особая комната.

— Какая такая комната?

— Свѣтлая да просторная, зимой теплая, лѣтомъ прохладная.

— Это собакамъ то! — воскликнулъ Мустафа.

— Да, собакамъ,— отвѣчалъ Гассанъ.

— А эта собачья комната больше, чѣмъ наше жилье? — спросила Хаджи Гассана.

— Наше жилье? — воскликнулъ Гассанъ.— Да развѣ эти собаки стали бы жить въ такомъ жильѣ!

— Это въ нашемъ то? — мрачно спросилъ Мустафа.

— Я такъ думаю, что ни за что бы не стали,— отвѣчалъ Гассанъ.

— Да гдѣ же это видано, гдѣ слыхано! — взвигнула не своимъ голосомъ Хадиджа.

— На все воля Аллаха,— сказалъ Мустафа и задумался. И жена его задумалась. Задумался и сынъ Гассанъ.

Прошелъ день, другой. Гассанъ давнымъ-давно ушелъ опять на работу, а Мустафа и его жена думали, да думали попрежнему. А о чемъ они думали, надо полагать, они и сами хорошенько не знали. Только стало имъ обоимъ съ этого времени какъ то не по себѣ. Особенно стала безпокойной и ворчливой Хадиджа. Ни одного дня не проходило у нея безъ попрековъ и воркотни. Тяжело приходилось Мустафѣ за каждымъ обѣдомъ. Поставитъ Хадиджа передъ нимъ горшокъ съ варенымъ рисомъ и говоритъ ему:

— Вотъ тебѣ,— ѣшь… А собачки то у френги телятинку да говядинку ѣдятъ…

Мустафа молчитъ и ежится. Онъ знаетъ, что уже лучше женѣ его ничего не отвѣчать,— не то конца-края разговорамъ не будетъ.

А жена подаетъ ему колодезной воды и приговариваетъ:

— А собачки то у иностранцевъ молочко пьютъ…

Слушаетъ Мустафа и еще больше прежняго ежится.

А жена не унимается. И разыгрывается ея душа чѣмъ дальше, тѣмъ больше. И вотъ однажды за обѣдомъ говоритъ она Мустафѣ:

— А вѣдь нашъ то старшій садовникъ каждый день мясо за обѣдомъ ѣстъ…

Уставилъ Мустафа глаза въ землю и говоритъ:

— На все воля Аллаха.

А про себя думаетъ:

— И что такое этотъ самый старшій садовникъ… Руки у него такія же, какъ у меня, и ноги, какъ у меня, и голова и ротъ такіе же, и родился онъ тѣмъ же самымъ способомъ, какъ я, а работаетъ онъ меньше моего, а за работу онъ получаетъ въ три и четыре раза больше.

Жена Мустафы пилитъ да пилитъ мужа каждый день:

— А хозяева наши ѣдятъ только жирное, да сладкое, да вкусное. Не для ѣды ѣдятъ, а для удовольствія. Не для того, чтобы насытиться, а чтобы облизываться.

Мустафа слушаетъ свою жену и еще больше съеживается. А та ему изо дня въ день свои мысли да соображенія выкладываетъ, то о ѣдѣ хозяйской, то о питьѣ, то объ одеждѣ, о пирахъ да пирушкахъ и о разныхъ угоіценіяхъ и другихъ удовольствіяхъ. И недѣли летятъ и мѣсяцы летятъ, а Хадиджа пилитъ да пилитъ. Да и самъ Мустафа все крѣпче да крѣпче думу думаетъ:

— А вѣдь и хозяева то наши устроены такимъ же самымъ способомъ, какъ и мы. И руки у нихъ такія самыя, какъ у насъ, только немного почище да поглаже, и рты такіе же, и глаза такіе же. Да и внутреннее устройство, надо полагать, такое же. Да и родятся тѣмъ же самымъ способомъ, какъ и мы. Вотъ только у нихъ кожа гладкая да блестящая, потому что они вовсе не работаютъ, а только то и дѣлаютъ, что удовольствіе получаютъ, а во всемъ прочемъ, какъ ихъ отъ насъ отличить? А впрочемъ, на все воля Аллаха.

Но чувствуетъ Мустафа, что внутри у него что то не то горитъ, не то чешется. Бѣгутъ недѣли и мѣсяцы, а въ душѣ у Мустафы все больше и больше неладно. Чувствуетъ онъ, что ему чего то недостаетъ и чего то хочется. А чего именно,— онъ и самъ не знаетъ. И работа выходитъ не въ работу, а по временамъ какъ будто и жизнь не въ жизнь. Однажды жена говоритъ Мустафѣ:

— Давай, Мустафа, заведемъ себѣ грядку и посѣемъ на ней свою собственную морковь, или какихъ нибудь другихъ овощей. Все же это будетъ наше собственное.

— Давай,— отвѣчаетъ Мустафа.

Пошелъ онъ къ старшему садовнику и сталъ просить у него объ отводѣ какого нибудь мѣстечка, гдѣ бы можно было грядку себѣ устроить. Садовникъ послалъ Мустафу къ управляющему. Долго Мустафа упирался,— просто-напросто боялся съ управляющимъ въ разговоръ вступать. Наконецъ не выдержалъ упрековъ и понуканій жены, пошелъ и сталъ просить управляющаго, котораго еще ни разу въ своей жизни ни о чемъ не просилъ.

— Хорошо,— сказалъ управляющій Мустафѣ,— за твое усердіе въ пользу хозяина даю тебѣ грядку земли. Только вотъ на какихъ условіяхъ: ты самъ ее копай, самъ за ней ухаживай, но смотри, дѣлай это не въ хозяйское время. И не забывай, что все твое — принадлежитъ твоему хозяину.

— Ты добрый,— отвѣчалъ --">