Светлана Турмова - Теремок. Новая глава

— Вот же забрала в голову, что певица! А мы мучайся потом мигренями!

— Ми… чем? — Спросила давящаяся от смеха Маша. Надо признать, вокальные данные «лягушки» действительно оставляли желать лучшего: она пела как-то нескладно, комкая строчки, и обрывала их грубо, как дрова в печку кидала.

— А ты чего тут шаришься, Покамаша? — Накинулась «мышка» на девочку.

— Я не… ша…рюсь, мне интересно просто! И я не…

— Про-о-сто! — Передразнила старушка. — Ладно уж. Мигрень, чтоб ты знала, эта когда голова очень сильно болит, вот как от твоего присутствия, и любые звуки раздражают. — Она отомкнула свою дверь.

Вообще, как успела понять Маша, жилые комнаты располагались на втором этаже. На первом были большая общая кухня, ванная, туалет и задняя терраса-кладовка.

— Ух ты, сколько всего! — Восторженно воскликнула девочка, попав в «мышкину» норку.

Комната походила на музей, с той лишь разницей, что в музее хранятся ценности, а Марья Ивановна тащила к себе всякое-разное. Полки заставлены книгами и безделушками, а просачиваться между рюмками, бокалами и чашками в серванте даже пыль сочла дохлым номером. На подоконнике поселились разноцветные камушки, корзинка возле кресла до отказа заполнена клубками, в добром десятке вазочек — ветки вперемешку с засохшими цветами, а на большом столе, застеленном поверх бархатной скатерки старыми газетами, травы и сухие листья. Под кроватью Маша заметила целых три чемодана, набитых пожелтевшими журналами.

— Вы, что ли, гербарий собираете? — Спросила девочка, взяв травинку со стола.

— Что надо, то и собираю, — Марья Ивановна отобрала у нее свой сухостой и бережно положила обратно.

— А накидки и салфеточки вы сами сделали?

Маша указала на кровать, укрытую вязаным пледом. Белоснежную горку подушек венчала тонко вывязанная салфетка, похожая на огромную снежинку. Еще несколько салфеток почему-то висели на ручках шкафчиков.

— А то кто же! Слушай, надоела ты мне, Покамаша, — сил нет: все зудишь и зудишь, как комарья тезка! Сходи-ка еще у кого-нибудь на ушах повеси!

— У кого? — Маша совершенно не обиделась на неприветливую старушку.

— Вон, постучись к Горюхе. Вторая дверь слева! Может, развлечешь ее немного, она ныть меньше будет.

— Ладно. Только я никакая не Покамаша, а просто Маша.

— Ага. Гуляй, Простамаша.

Вот вредина! Прикрывая за собой дверь, девочка увидела, что Марья Ивановна устроилась в кресле и выбирает в корзинке клубок: похоже, собралась вязать очередную салфеточку.

***

На Машин стук в коридор выглянула щуплая старушка с испуганным лицом.

— Кто здесь? — Прошептала она, вглядываясь в сумрак коридора и не сразу замечая гостью.

— Это я, Маша, — представилась девочка, с изумлением наблюдая большие очки, линзы которых делали глаза старушки до невозможности огромными. Наверно, она была очень близорука и от того не без труда разглядела девочку.

— А я Мила Гореславовна, — хозяйка комнаты по-прежнему не повысила голоса, — но все зовут меня Горевна. Ты тоже можешь так называть.

— Но это некрасиво звучит, — возразила Маша. — Мила лучше, мне больше нравится.

— Какая же ты славная, — Горевна прослезилась. — Зайдешь?

— Если вы не против, — благовоспитанно произнесла девочка, вспомнив какое-то кино, просмотренное с мамой.

Старушка посторонилась, пропуская гостью.

— Тебе, наверно, не понравится у меня, — посетовала она.

— Почему?

— А почему должно понравиться? Это ведь жилье одинокой старухи…

Маша огляделась: комната Милы Гореславовны поменьше, чем у Марьи Ивановны, но более уютная. На столе, несмотря на день, горела лампа. Старинный шкаф, занимавший весь простенок между окном и диваном, важно выпячивал пузо и выглядел куда значительнее своей хозяйки.

— Говорила же: тесно, темно, неуютно, — в голосе Горевны звучали слезы.

— Да нет же! У вас очень приятно, — попыталась утешить ее Маша и зацепилась взглядом за банку из-под апельсинового джема на комоде. Сначала девочке показалось, будто банка пуста, но, присмотревшись, она обнаружила жильца. За стеклом, быстро перебирая крыльями, егозил… комарик! Вот так питомец!

— А зачем вам лампа днем? — Поинтересовалась девочка, разглядывая обитателя банки.

— Солнышко меня не любит, редко заглядывает, — уже почти плакала Мила Гореславовна. — Пусть хоть лампочка светит. Ах, я всем только досаждаю, меня никто не любит… --">