Илья Павлович Боровиков - Горожане солнца

в детские дома. В подвале будет оборудован компьютерный класс. Вы же, Михаил Афанасьевич, от педагогической работы отстраняетесь. Приказ об увольнении последует, будьте уверены, сразу же после праздников. Прошу вас и других посторонних, — с неприязнью глядя на растерянные лица, добавила она, — покинуть немедленно помещение.

Бережно ведя Директора, все вышли на воздух.

Стояло сырое пасмурное утро. Тяжелый снег приникал к земле. Голоса птиц и автомобилей летали в небе по-весеннему высоко.

Все расселись на песочнице и на мокрых железках спортивного комплекса. Фара присела на качели и не смогла, конечно, удержаться — раскачалась, огласив воздух долгими скрипами.

— Ничего! — крикнула она. — Даже лучше, что наши, планетарщики, не в подземельях, значит, каких-то, а просто в детдомах, как мне Зауч говорила. А я не верила! Оттуда сбежать — нефиг делать!

— Ну да, — подтвердила Мишата, — они и получат, если так, игрушки! А там в каждой засунута бумажка с адресом Директора.

— Только вот нас из подвала выперли, — спохватилась Фара. — Как же они нас найдут? Придется на двери объявление оставить, где нас искать. А где же нас искать? Куда нам идти-то теперь?

— У меня можно на башне пожить, — заявил Техник, — в котле пока что. Будет весна, мы на крыше высадим огород. Я электриком могу пойти. Ты, Михаил Афанасьевич, можешь вахтером или в Дом пионеров в кружок попробовать.

— Что? — переспросил Директор.

Старый, дряхлый, он смотрел на собрание изумленным взглядом.

— Что? — переспросил он почти шепотом. — Что вы говорите? Никакого Михаила Афанасьевича нет. И никого нет. И ничего нет. Нигде ничего нет…

— Глупости, — крикнула, качаясь, Фара, — все осталось, как было. Это Часов нету дурацких, которые вы придумали. Которых и не было никогда. Ишь, многого захотели! Раз, значит, нету ваших Часов, то и весь мир должен исчезнуть? Не слишком ли?

— Ничего нет! — уже закричал Директор.

Он не услышал Фариных слов. В рваном плаще, кружевах, сединах, он протягивал руки перед собой и кричал:

— Часы! Партизаны! Языки! Одежки! Манекены! Снеговики! Игрушки!

Эхо его крика скакало по стенам двора и отражалось в пустом небе. Директор заклинал, выкрикивал, звал…

Но все так же было сыро, свежо, безлюдно кругом. И Директор замолк, опустив руки.

— Но я-то есть, — неуверенно сказала Мишата. — Я-то существую, — глядя на Директора, серьезно повторила она.

Директор уставился на нее, словно впервые видя.

— Неужели этого мало? — крикнула Фара. — По-моему, вполне достаточно. Нет, он тоскует о своих часах! Подумаешь, драгоценность! Она-то лучше!

— Я лучше, — неловко подтвердила Мишата.

— Вы, Михаил Афанасьевич, — скривилась Фара, — много всего навыдумывали, многим голову заморочили! Да ведь недаром! Подумаешь, все пропало! Самая лучшая выдумка-то осталась!

И Фара, будто сама на миг усомнившись, глянула с качелей на Мишату. Но та была абсолютно настоящая, бледная в дневном свете, и на ее отросшем рыжем ежике слабо светились крохотные капельки тумана.

— Это ж ты ее, Афанасич, выколдовал, — просипел дряхлый лифтер.

— А ведь верно! — изумленно заметил Господин. — Если всё — додыровские выдумки, то откуда вы-то взялись, инфанта?

— Сама теперь не знаю, — тихо сказала Мишата, — но сейчас-то я существую! И не денусь никуда, — добавила она. — Я буду всегда.

Все смотрели на нее и ждали, что она еще добавит. Только Фара не смотрела ни на кого и ничего не ждала, раскачиваясь выше и выше.

К о н е ц

--">