Эдмунд Низюрский - Средство от Алкивиада

Четырехлетний сейм? Сейм этот должен был вывести Польшу из состояния упадка. Мы как-то дискутировали в классе на эту тему. Я начал припоминать все более подробно…

Происходило это уже после многих дрейфов, когда все труднее было найти удобную тему. И вот мы решили выложить на стол упадок Республики.

Вопрос этот волновал нас уже давно. Я помнил, как трудно было понять, почему Речь Посполита, которая еще в 1683 году разбивала турок под Веной, по прошествии тридцати лет стала настолько слабой, что царь диктовал ей, сколько она может содержать войска.

Я помнил тот пасмурный декабрьский день. Снега не было. Зато все время лило как из ведра. Алкивиад прибыл в школу с зонтиком, а атмосферное давление было столь низким, что возникали даже опасения, что он нарушит наше условие и примется вызывать к доске на отметки вне всякой очереди. Поэтому, как только он появился в классе, и притом в довольно плохом настроении, мы сразу же применили двойную порцию наркоза в виде тишины, до того гробовой, что слышен был даже шепот воды в трубах центрального отопления. А затем мы незамедлительно запустили Морского Змея, сильного и многоголового:

— Нам кажется, что Польша пришла в упадок по вине Собеского.

Алкивиад растерянно замигал. Наши тезисы всегда приводили его поначалу в некоторое замешательство.

— Ведь у него же была такая армия! И он был победителем под Веной.

— Неужели он не мог навести порядок?

— У него была последняя возможность!

— Наверное, он был плохой политик.

— Зачем он пошел на помощь Австрии?

— Пожалуй, было бы лучше, если бы турки взяли Вену. Они выгнали бы Габсбургов.

— Тогда, может, и не было бы разделов.

— Он должен был вступить в союз с турками!

— Ведь тогда у нас были общие враги.

— Собесский пальцем о палец не ударил, чтобы навести порядок внутри страны.

— А потом все пошло вверх тормашками.

— Почему никто не поднял бунта, когда путем подкупа посадили на трон саксонца?

— Разве тогда не было умных людей?

— И куда девались гусары?

— Почему они согласились на немой сейм?

— Армия должна была взбунтоваться!

— Выступить против правительства!

— Заговор!

— Революцию устроить!

Алкивиад онемел. Наконец он понемногу пришел в себя и стал объяснять нам запутанные и темные причины падения шляхетской Республики. Нам пришлось раздумывать над тем, мог ли один, хотя бы и самый замечательный вождь, спасти свою страну с негодным государственным устройством, не изменив предварительно это устройство. И что необходимо проделать для того, чтобы изменить государственный строй. И можно ли делать революцию, если нет революционных общественных сил.

Мы говорили и о тех, кто наконец взялся за переустройство Республики. Говорили о Замойском, Конарском, Лещинском, Черторыских, о людях из «коллонтаевской кузницы». Вот там-то как раз и был Декерт. О польских якобинцах, о создателях Конституции Третьего Мая и о тех, которые им мешали.

Теперь все это встало перед моими глазами. И я уже знал, о чем мне трепаться. И что по самым бедным подсчетам на эту тему я могу рассуждать два часа. Лишь бы не подвело меня вдохновение, а я уж им задам перцу! Отобью у них охоту зондировать Восьмой Легион! Кончится это представление! У меня есть средство! Я сумею ошеломить и Дира, и этих гостей. Я заговорю их насмерть. Покончат они наконец с вопросами и разбегутся по домам. И я начал свою большую речь.

— Коллеги простят мне эту затянувшуюся паузу, — сказал я. — Это было не оттого, что я зазевался, а причиной этому было, если можно так выразиться, прозрение. Внезапно перед моими глазами предстала историческая сцена. Я увидел старую ратушу. Когда-то она стояла здесь посреди рынка. Из ратуши выходит одетый в черное человек с длинным и печальным лицом. Это и есть Декерт, бургомистр Варшавы. За ним с достоинством шагают представители других городов, они тоже в траурном наряде. Они усаживаются в кареты, конечно, черные и запряженные карими или, иными словами, черными лошадьми. Слово это тюркского происхождения. Прошу дорогих коллег сравнить с пустыней Кара-Кум, название это означает «черные пески», а также вспомнить прозвище великого визиря, Кара Мустафы, или иначе Черного Мустафы, и вам станет ясным происхождение этого слова.

Поразив Дира своими лингвистическими познаниями, я шпарил дальше:

— Но вернемтесь к нашей Черной Процессии. Так вот, все эти печальные --">