Иван Киреевич Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

заливных лугах, не нагорцевались на колхозных конях, не насобирались на болоте утиных яиц, не наловились в бывших торфяных карьерах и выгорах щурят и карасиков, не налакомились яблоками из соседских садов, не напроважались вечерами девчат после гулянок домой. А не наелся, как говорит бабка, — не налижешься. Надо идти. Сидя дома на печи, офицером артиллерии не будешь.

Наш приятель, сын участкового милиционера Юрка Колдоба, который вместе с нами проводил свой отпуск на поле, на лугу и на соседском завалинке по вечерам, совсем доконал нас рассказами про своё училище, и мы с Санькой без артиллерии сейчас и дохнуть не можем. Нам даже снятся разные там мортиры и гаубицы. Каждый вечер, ложась спать после постного ужина, я втайне мечтаю про артиллерийский паёк. Юрка говорит, что кормят их там хорошо: хлеба дают под завязку, и крупяник всегда с мясом. А главное — будем учиться как люди: и книжки тебе, и тетради, только читай и пиши.

Мы идём не куда-нибудь просто в люди, а считай, что в армию, и поэтому отговаривать нас особо не отговаривали. Бабка жалела, что на мне ещё хорошие брюки, всего раз или два залатанных, мог бы ещё и Глыжка доносить. Но были они у меня всего одни, и худшие выбрать не из чего. А их же там, наверное, заберут, как будут переодевать нас в командиры. Кто там будет беречь эти обноски. Заберут и отцовские солдатские ботинки, ещё довольно-таки прочные. Вот их мне и жаль. Я, может, и не брал бы их с собой, да отец сам настоял. Ну, как я буду перед военным начальством с потрескавшимися ногами?

А пока что я перекинул свои скороходы через плечо, Санька — материнские разбитые наголову сапоги, которые осталось на раз обуть, и мы пошли босиком, не оглядываясь больше на деревню и дружно насвистывая марш, который мы недавно переняли у Юрки: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!». Мы идём по горячей дорожной золе, идём по щебню вдоль железной дороги, по неровной городской брусчатке — нет нам препятствия. Ногам свободно и легко, не то что в обуви с чужой, взрослой ноги. А пробить подошвы на каком-нибудь горелом гвозде или колючей проволоке мы не боимся, ведь они у нас твёрдые, толстые и прочные, как на солдатских немецких сапогах. Одно что без железных шипов.

Если по-человечески, то в городе стоило бы и обуться, всё-таки город. А присмотрелись, так мы тут и не белые вороны. На базар деревенские женщины котомки с зеленью прут босиком, не говоря уже о девчатах и таких сорванцах, как мы. Наши с Санькой городские ровесники тоже не в штиблетах расхаживают. А если уж кто в чоботе, или хоть в ботинки или во что другое обут, то тот, наверное, зарабатывает кучу денег или уж слишком большой интеллигент. Словом, и здесь можно жить босому человеку. Тем более что и стежки-дорожки терпимые: воронки от бомб и снарядов давно засыпаны битым кирпичом из руин, давно притоптаны и прикатаны, из-под ног убраны следы былых боёв и бомбёжек: завалы, кровельное железо, битое стекло и прочий щебень, из-за которого тут ещё недавно было ни пройти ни проехать.

Бежится нам ходко, бежится нам весело, особенно по улице с артиллерийским названием — Батарейная. Хотя она такая же, как и все окраинные улицы города, почти полностью деревянная, с покосившимися полуразрушенными заборами, с пепелищами, успевшими уже густо зарасти полынью, репейником и разным другим быльём, с разбитой пыльной дорогой, но она нам, как своя, самая родная улица в городе. Что ни говори, не какая-нибудь там Крестьянская или Полесская, а всё-таки Батарейная. И назвали её так, видимо, не без причины. Возможно, на ней квартировала когда-нибудь какая-то знаменитая батарея, или, может, из здешних ребят много служит в артиллерии, или из-за того, что здесь недалеко уже и до нашего училища, или просто по ней чаще, чем по другим улицам города, любит прогуливаться наш брат — батареец. Но сколько мы ни присматривались, сколько ни стреляли глазами, ни одного служащего из своего рода войск так и не встретили, проехала только, стуча расхлябаными бортами и наделав вони, старая полуторка и босая девушка перешла нам дорогу с полным ведром.

— Эй, рыжая, дай напиться! — вдруг вежливо так попросил её Санька, и я от неожиданности аж остановился. Вот как парень осмелел, не поступив ещё в училище, к городским девкам цепляется. А та только брезгливо взглянула в нашу сторону, нос — вверх и почесала своей дорогой. Хорошая, видать, фифа.

А напиться и впрямь не повредило бы. Солнце уже хорошо припекло — скоро полдень. --">